В тридцать пятом году дальневосточные отпускники объявлялись в столице не раньше осенних заморозков, а то и в декабре. Иначе не получалось. Сезонный характер работ, в море ли, в тайге или на приисках, диктовал особый уклад жизни, и, пожалуй, никому даже в голову не приходило, что может быть по-другому. Экспрессы натужно сопели на долгих перевалах самой длинной в мире дороги, почтительно кружили над дремлющим подо льдом Байкалом; сопки и холмы хриплым эхом откликались на зов паровозов; проплывали мимо вокзалы и портреты вождей на них; казалось, само время мчится наперегонки с поездом на свидание с престольной, и сердце сладко сжималось от предчувствия встречи и долгожданного отдыха.

Уже в пригороде Москвы Дудник, глядя на безмятежных попутчиков, вздохнул: "Мне бы ваши заботы..." Он никогда не пасовал перед начальством, но тут случай особый: предстояло докладывать самому наркому о закончившемся рейсе китобойной флотилии "Алеут". Микоян уже дал ему оценку на Всесоюзном совещании стахановцев, оценку благожелательную, помянул добрым словом и его, капитана-директора Дудника. Но сейчас-то разговор пойдет о другом, о вещах малоприятных, о которых не принято говорить с высокой трибуны. Так, во всяком случае, думается ему, Александру Игнатьевичу, а иначе какой смысл ехать за десять тысяч верст, отрывать время у государственного человека, - никакого смысла. Но как отреагирует на откровенность нарком, человек, по отзывам, справедливый, но и крутой?..

Китобойный промысел разворачивается натужно. "Алеут" хотя и перекрыл в первом рейсе план добычи китов, но далеко не все удалось по части производственной технологии. Опытные моряки с трудом воспринимали новое дело, путались, наделали массу ошибок. Да и мудрено ли, если они не всегда правильно понимали даже распоряжения иностранных спецов - мастеров, конечно, классных, но не слишком озабоченных подготовкой помощников. Во втором рейсе дела пошли получше, неплохо сработали по цифрам и сейчас. Но все это, если судить по чести, разговоры в пользу бедных. Ведь бьем китов наугад, наука прогноз не дает, в каких районах промышлять выгоднее, не знаем, какие виды животных выбирать - ума не приложим. А японцы тем временем увеличивают количество китобойцев, начали строить сразу несколько плавбаз. У них превосходный июх на все, что может дать прибыль. Не почивать бы сейчас на мифических лаврах, а поставить вопрос ребром - о резком расширении промысла. Иначе через несколько лет отстанем уже безнадежно. Все это нужно успеть сказать, не сбиться на частности...

Поезд прибыл в Москву перед обедом, а уже через час чета Дудников расположилась в номере "Метрополя" - наркомат не скупился. Такой привилегией Александр Игнатьевич стал пользоваться с тех пор, как по настоянию Микояна был введен в состав консультативного совета Наркомсиаба. Накручивая по телефону номер приемной Главрыбы, он, улыбаясь, наблюдал за Иоганной, явно пораженной роскошью обстановки. Все правильно, в нашей стране каждому воздается по заслугам, а он трудился весь рейс на совесть, упрекнуть себя не в чем. Потому он здесь и завтра будет принят членом правительства. Или, получается, послезавтра? В трубке раздается голос: нарком примет в четыре часа утра. Этому не удивляется даже Иоганна: вся страна знает о режиме изнурительных ночных бдений столицы, заданном бессонницей Сталина...

Микоян принял Дудника и его помполита Раевского приветливо, обменялся крепкими рукопожатиями, пригласил к столу. У наркома знакомый по газетам вид: заправленное в мягкие сапога черное суконное галифе, черная рубаха с глухим воротом и частым рядом пуговиц, узкий кавказский поясок. В проницательных глазах непоказное внимание. Слушает не перебивая, помечает что-то в блокноте. Наконец, уловив паузу в рассказе, говорит:

- Вы специалист, мы вполне доверяем вашему мнению. Но скажите, в чем вы усматриваете главные трудности расширения китобойного промысла?

- В кадрах, Анастас Иванович, - не задумываясь отвечает Дудник. - Нужны инженеры-специалисты, и в первую очередь технологи. На "Алеуте" производством руководит бывший пожарник. И если бы не прикомандированный к нам товарищ Тверьянович, неизвестно, как сложился бы рейс.

Микоян, оторвавшись от блокнота, вопросительно смотрит на Дудника, но тут в разговор вступает начальник Главрыбы Андрианов, сразу смекнувший, куда клонит капитан:

- Тверьянович работает технологом в Союэморзверопроме, его давно ждут в Мурманске. Работы там непочатый край.

- А что же тогда о нас оказать? - презрев субординацию, откликается Дудник - Нам этот специалист позарез нужен, Анастас Иванович. Толковый руководитель, подход к людям имеет - отличный завпроизводством получится.

- Другие мнения будут? - хитро прищуривается Микоян. И, выдержав паузу, говорит мягко: - Давайте поможем "Алеуту", товарищ Андриянов. Мурманск все-таки поближе к столице, да и на восемь месяцев там в коре на ходят. А ваши, товарищ Дудник, слова о помощи специалистами мы будем хорошо помнить. Что еше у вас?..

Ободренный Дудник извлекает из папки небольшой листок, похоже, из ученической тетради. Передает через стол наркому.

- Это вам заявление от капитана китобойца "Авангард" товарища Пургина. Просит допустить к пушке, гарпунером желает стать. Только и слышал от него в последние месяцы: "Могу лучше бить китов, чем норвеги". Стрелял уже несколько раз, и весьма удачно.

Дудник не стал говорить о том, что подтолкнуло его к этому шагу. Хотя случившееся в последнем рейсе все эти месяцы занозой сидело в нем. Но он старался донести сейчас до наркома жесткую экономическую суть своего предложения. А то происшествие - скорее эмоции, которые лишь уведут в сторону. Тогда, в тридцать пятом, Александр Игнатьевич мало поддавался им. Как и всякий капитан, он стремился давить в себе мешающие службе "сантименты" - не потому, что был "сухарем" по окладу, напротив, азарт и жажда деятельности переполняли его. Но время диктовало образ мыслей и поведения: дело, прежде всего дело-любой ценой, невзирая ни яа что, не задумываясь и не прекословя. Все остальное, нематериальное, личное - второстепенно.

У Дудника будет достаточно времени, чтобы переосмыслить нерушимый постулат тридцатых...

А происшествие на "Алеуте" было просто-таки скандальное. Известно, в Норвегии число гарпунеров весьма ограничено, даже способному штурману не просто пробиться в престижный цех избранных мастеров. На "Алеуте" же из-за отказа одного из нанятых гарпунеров идти в плавание его место занял Олаф Экведт - боцман. В свое время он много плавал на китобойцах и, казалось бы, ничего особенного в этой замене нет. Однако 65-летний (Карлсен, глава гарпунеров флотилии, полвека бороздивший моря, приходил в ярость от одного только вида "выскочки" Экведта возле пушки. А тут еще зрение стало подводить старика, участились промахи. Развязка случилась в день, когда Экведт взял трех китов, Крауль - двух, а сам Карлсен довольствовался лишь одним. Поздним вечером подвыпивший "бригадир" жестоко, демонстрируя неплохое знание бокса, избил Экведта. Последний мог, конечно, дать окорот расходившемуся деду, но сдержал себя, понимая, чем грозят последствия по возвращении в Норвегию. "Ветеран" же, злобно глядя в разбитое лицо Экведта, грозно объявил, что только он будет представлять интересы всех гарпунеров перед капитан-директором флотилии и навсегда запрещает бить китов больше, чем он, Карлсен...

Тогда, узнав о случившемся, Дудник был не на шутку разгневан. Хотя и Вел себя сдержанно: слишком много зависело от этих хорошо знающих себе цену иностранцев. Позднее, анализируя инцидент, он поостыл и неожиданно для себя сделал вывод: поступок Карлсена - следствие не столько его вздорного характера, сколько обостренной профессиональной гордости. Много ли найдется среди наших моряков тех, кто так же дорожил бы своим умением, авторитетом? Значит, надо их учить этому, прививать чувство собственного достоинства, без которого нет и не может быть настоящего Мастера. Нужно ли было говорить об этом наркому, понял бы тот его "эмоции"? Дудник не стал. Сдержанно рассказал он о тех несомненных выгодах, которые дало бы введение на китобойцах должности капитана-гарпунера, о том, что уже два сезона флотилия провела без норвежских технологов, а дело не завалилось, что их гарпунеры уже достигли своего потолка, что он как капитан готов поручиться за Пурпина, Зарву, Щетинина, других ребят, которые рвутся к новому...

- Что же вы .предлагаете, товарищ Дудник? - нарком пристально смотрит в глаза Александру Игнатьевичу. - В условиях контракта с норвежцами, насколько мне помнится, нет ни слова об обучении наших людей.

Он несколько мгновений молчит. Затем, усмехнувшись, добавляет:

- Правда, нет ничего и запрещающего делать это...

Микоян откидывается на спинку стула, как бы давая

понять, что удовлетворен состоявшимся разговором. Но есть еще вопрос, без разрешения которого Дудник не может уйти "з этого кабинета. И он снова берет инициативу на себя. Правда, собеседнику не нужно долго объяснять, что такое цинга, из-за которой ему, Дуднику, приходится то и дело прерывать промысел и высаживать по берегам Камчатки женские десанты - сборщиц черемши, которой на "Алеуте" спасаются от авитаминоза. От изредка перепадавших на флотилию овощей проку мало - негде хранить. Надо что-то делать...

Заявку на объемную рефрижераторную камеру для овощей Микоян подписывает тут же. По инерции, в том же темпе решает вопрос об установке вентиляции на "Алеуте"- редко кто выдерживает в цехах китобазы больше двух часов.

- Дайте распоряжение на завод номер два, к отходу в рейс вентиляция должна быть установлена и надежно работать,- нарком обращается к Андрианову. - Что еще у вас?

- Все, Анастас Иванович! - Дудник поднимается, вполне довольный разговором, решением проблем и даже собой, что случается редко. Но тут неожиданно раздается требовательный голос помполита:

Есть дело, Анастас Иванович! Большое дело! - Ян Наполеонович Раевский заметно торопится, понимая, что вызывает неудовольствие капитана, а возможно, и наркома, но говорит твердо: - В бригадах раздельщиков китов крайняя нужда в болотных сапогах. Люди который сезон ходят в рванье, больше так нельзя.

Дипломат Дудник пытается как бы вмешаться, дескать, можно еще сезон продержаться, подновить обувку, - но тут же натыкается на резкий взгляд наркома:

- Это вы напрасно, товарищ Дудник! Сапоги - вещь серьезная. И даже политическая. Скромничать в этом вопросе никому не позволено. Вот вам загаиска-получите сапоги со свердловской кожевенной фабрики. Теперь-то, я думаю, у вас ко лине - все?

На улице Дудник от души пихает помполита в бок:

- Ну ты силен, землячок! Сработаемся!..

...Дальневосточников в столице словно магнитом тянет

друг к другу. Шумные застолья в гостиницах и ресторанах затягиваются допоздна, времени всегда не хватает, назавтра назначается новая встреча, чтобы продолжить обмен - нет, не отпускными или командировочными впечатлениями, а тем избытком раздумий, планов, надежд, которыми так богата жизнь в далеком краю и которые так отчетливо и маняще видятся из столичных далей. Александр Игнатьевич славился среди моряков сердечной приверженностью к соблюдению этих святых традиций, которым наутро после визита к наркому, став беззаботным отпускником, посвятил изрядную часть вдруг раздвинувшегося времени. Можно лишь посочувствовать его жене Иоганне, так и ее сумевшей толком рассмотреть столицу незнакомой страны - два-три похода в театр да магазины, в которых муж вел себя крайне вяло, реагируя на все расспросы односложно: "Хочешь - купи..." Это было счастливое время; никогда больше не чувствовал он себя более уверенным в себе, как в те .московские дни, одухотворенный ждущим впереди большим делом и близостью любимого, подаренного судьбой человека. И были светлые дни и ночи на кавказском курорте, путевки куда любезно предложил наркомат, и возвращение в Москву, и бездумное шатание по улицам и проспектам тридцать пятого года...

У них оставалось еще несколько дней до возвращения во Владивосток. Вечером Александр Игнатьевич принес в гостиничный номер железнодорожные билеты до Херсона. Вновь увидеть знакомую излучину Днепра, выйти на берег, от которого когда-то начинал свое первое плавание... Он хотел прогуляться в прошлое, еще не подозревая, что скоро будет искать в нем единственную опору. И наверняка не задумывался над тем, какая роль уготована ему ,и миллионам соотечественников в набирающем обороты механизме державы, где уже практически все - от судеб до болотных сапог - было предопределено свыше. Он не чувствовал себя винтиком и не был им. Он уезжал в свою юность, еще не зная, что потеряет Иоганну и почти все, что завоевал; не зная, какие взлеты и падения ждут его впереди. Он чувствовал себя на вершине успеха, откуда так легко и приятно оглянуться назад. Не спи, вставай, кудрявая...