Александр Игнатьевич не верил своим глазам, читая распоряжение заместителя министра рыбной промышленности Зайцева: "...немедленно приступить к комплектованию судовых команд китобойной флотилии "Слава" с семью китобойцами под командованием капитан-директора т. Дудник А. И. и восьми китобойцев под командованием капитана дальнего плавания т. Киссел С. И..." Надо ли говорить, чем был для него с времен "Алеута" промысел китов! Словно вернулось незабываемое время азартной охоты, время признания и славы - страна вновь призывала Дудника на главный капитанский мостик отрасли.

Того требовала менявшаяся конъюнктура океанского "рынка". Если в первый послевоенный сезон у Южного материка промышляли 9 плавучих баз и 93 китобойца, то через пять лет здесь работали 19 плавучих, 3 береговые базы и 262 китобойца. Осенью 1946 года "в Вашингтоне состоялась международная конференция, принявшая 1-ю конвенцию по регулированию китобойного промысла. В ее работе приняла участие и советская делегация в составе известного ученого-ихтиолога А. С. Богданова, начальника Кработреста Е. И. Никишина и ведущего специалиста Минрыбпрома СССР В. А. Тверьяновича - того самого Тверьяновича, в тридцатые годы заведовавшего производством на "Алеуте". Советский Союз вступил в международную организацию по регулированию китобойного промысла. Дело оставалось за малым - промысел начать...

Времени на подготовку "Славы" к выходу в Антарктику оставалось в обрез. Правительственная директива требовала непременного появления флотилии на промысле в сезон 1946-11947 годов. Пришлось отказаться от первоначального .намерения перегнать "Славу" из Ливерпуля в Ленинград, а прямо от английских берегов следовать в район охоты. Почему именно там оказалась "Слава"? На Потсдамской конференции по предложению советской делегации было принято решение разделить германский военно-морской и торговый флот поровну между СССР, США и Великобританией. Однако, пользуясь тем, что большинство неприятельского флота к концу войны оказалось в их руках, американцы и в особенности англичане стали чинить всяческие препятствия при передаче судов советским представителям. В полной мере коварство вчерашних союзников пришлось испытать капитану Кисселу, принимавшему в Ливерпуле репарационные базу и китобойцы. Дело доходило до того, что англичане начинали снимать с судов, передаваемых Советскому Союзу, электрооборудование. Даже увлеченность Семена Ивановича музыкой (Киосел прекрасно играй на фортепиано и скрипке) явилась поводом для дискредитации требований советской стороны. Записав исполненную в кают-компании Семеном Ивановичем мелодию песни "Темная ночь", сотрудники Би-Би-Си, уловившие в политике Вашингтона и Лондона верные признаки будущей "холодной войны", передали мелодию в эфир с подленьким комментарием: вот, мол, чем занимаются в Англии советские моряки: вместо дела - музицируют...

Можно представить, какая нагрузка легла в эти месяцы на плечи капитан-директора А. И. Дудника, капитана С. И. Киссела, всех причастных к поистине громадному делу. Александр Игнатьевич, находясь в Ленинграде, делал все возможное для быстрейшей комплектации экипажей базы и китобойцев, подготовки снабжения. А еще поторапливал Киссела в его делах в Ливерпуле, держал связь с Одессой по поводу топлива, вносил свои поправки в условия контрактов с приглашаемыми на "Славу" норвежскими гарпунерами и технологами. Рабочее напряжение каждого дня во многом напоминало ему подготовку "Алеута" здесь же, в Ленинграде, 16 лет назад. Только на сей раз все свершилось с гораздо большим размахом, было неизмеримо сложней и ответственней. Перспективы работы в Антарктике вдохновляли и придавали силы.

Одно не удавалось Дуднику - взять старшим помощником человека, на которого можно было бы полностью положиться. В министерстве на эту должность назначили А. Н. Соляника. Дудник знал его еще по Дальнему Востоку, знал о его способностях решать любые дела - и в то же время не чувствовал к нему той "цеховой" симпатии, которую обычно испытывал ко множеству знакомых коллег-капитанов. Силой министерского приказа вынужденный работать со старпомом плечом к плечу, Дудник не чувствовал должной опоры. После каждого, даже житейского, разговора оставалось неприятное ощущение навязываемой зависимости от этого человека. Очень уж ловко выходил старпом сухим из многочисленных рабочих передряг и неувязок, "се шишки, как по заказу, валились на капитан-директора. Скоро Александр Игнатьевич определил источник растущей самоуверенности и холодной расчетливости Соляника: в министерстве на ходатайства капитана о замене старшего помощника не обратили никакого внимания. Много позже он узнает: стремительная карьера Соляника, его непомерное возвышение и амбиции, приведшие впоследствии к позорному, - шум на всю страну! - падению, - результат благосклонности "вечного" министра Ильшаева. В те послевоенные годы на арену выходило поколение не только будущих реформаторов хрущевской оттепели, но и творцов брежневского застоя. Правда, они еще не были в той силе, которую обрели позже- когда громкие процессы вроде "дела Океан", потрясли страну. Но медленно, шаг за шагом они занимали командные плацдармы административной системы, явственно давая понять несогласным: кто не с нами, тот против нас. Дудник, разумеется, не доходил до таких обобщений. Но он отчетливо видел несправедливость, мелкую подлость, лицемерие. Не сдержался раз, вспылил другой - почувствовал, что бьется об стенку. И тогда поступил так, как считал единственно возможным: "Никто не будет командовать Дудником в море..."

Поздней осенью 1946 года пассажирский пароход "Молотов", следуя из Нью-Йорка в Одессу, зашел в Гибралтар. Владимир Антонович Твервянович, возвращавшийся на нем с Вашингтонской конференции по китобойному промыслу, знал, что на днях сюда прибыла из Англии "Слава". Встреча с Дудником, которого он видел в последний раз на памятном застолье в ресторане "Москва" зимой 1940 года, волновала и радовала его. Сколько лет прошло! Многочисленными переходами и трапами вахтенный матрос провел Тверьяноиича к кабинету капитан-директора. Из-за большого полированного стола, заваленного кипами бумаг, навстречу ему поднялся невысокий коренастый человек с очень знакомым лицом. Но это был не Дудник...

Теперь Владимир Антонович вспоминает:

- Только в тот момент я узнал, что в первый рейс капитан-директорам "Славы" пошел Владимир Иванович Воронин. Известнейший капитан ледокольного флота, полярный мореплаватель, участник многих арктических экспедиций в тридцатые годы, очень обязательный и скромный человек - я хорошо знал его с довоенных лет, когда работал в Мурманске. Немногословно он дал мне понять причину отказа Дудника от капитан-директорства на "Славе". Воронин с явным сочувствием отнесся к поступку Дудника. А Соляник, между прочим, шел в рейс не старпомом, берите выше - дублером капитан-директора. Я ничуть не удивился, когда потом узнал: во второй рейс Воронин не пошел. Соляник, что называется, "съел" прославленного капитана. Так на "Славе" началась "соляниковская эра". Мое имение: Дудник поступил правильно. Во всяком случае, достоинства не уронил.

Андрей Семенович Захаров, работавший еще с довоенного времени начальникам Дальрыбы, а в 11946 году подавленный во главе Министерства восточных районов, тоже знал и выисоко ценил Александра Игнатьевича Дудника. Понимая, в каком неопределенном положении тот оказался после демонстративного ухода со "Славы", Захаров добился его перевода в распоряжение своего министерства, а затем предложил Дуднику ехать на Камчатку и заняться организацией школы парусного плавания. Она там была, по словам министра, крайне необходима: предполагался перегон из Финляндии на Камчатку большой серии парусно-моторных шхун, предназначенных для пополнения Камчатрыбфлота. Людей же, мало-мальски умеющих обращаться с парусами, найти было не просто.

Не будем переоценивать поступок Захарова: предложение, конечно, не соответствовало высочайшему профессиональному уровню капитана Дудника. Скорее напоминало оно почетную отставку.. И Александр Игнатьевич не мог не понимать этого. Система не прощает отступников, не забывает всплесков искренности, каковым явился протест капитана. Но Дудник, ни минуты не колеблясь принял идею. Многое пробудила она в душе: Голую Пристань, шелест тугих парусов, мерный плеск воды за бортом. Если уходить с арены, то почему бы не так? Как не хватало Дуднику в момент выбора его практицизма, свойственной ему трезвости мысли! Само безоглядное согласие капитана говорит о том, насколько тяжело было у него на душе, насколько непросто дайся отказ от "Славы"...

Среди парусно-моторных шхун выделялся "Штурман"- трехмачтовая баркентина. На ней и решено было готовить кадры. К работе активно подключился обком комсомола, быстро набрали экипаж из молодежи. Помощников Александр Игнатьевич подобрал из местных моряков. Увы, сразу же выяснилось, что из набранных матросов никто не то что никогда не бывал на реях, но даже не ходил в море. Наконец баркентина вышла в океан и пошла на север вдоль побережья. Пока держалась погода, все шло более-менее сносно: учились ставить и убирать паруса, нести вахту у штурвала, работать с такелажем. Но вот упал барометр, посвежело, началась болтанка. Теперь уже нужно было по-настоящему работать на реях, быстро и точно выполнять команды с мостика. Многие растерялись в штормовой обстановке, не знали за что хвататься. Сильным порывом рвануло плохо закрепленный фок и вынесло весь по ветру...

С горем пополам, взяв на рифы остальные паруса, возвращались в Петропавловск на моторном ходу. Желающих повторить плавание почти не оказалось. Парни рвались на пароходы. Паруса не для Камчатки, убеждали и преподаватели морского техникума. Александр Игнатьевич не выказал ни сожаления, ни удивления. Голопристанская романтика не прельщала новое поколение, она осталась в далеком прошлом. А в настоящем были только неопределенность и горечь. Помимо всего, дело шло к окончательному разрыву с женой.

И начались полоса жизни мерная и неясная, как мертвая зыбь. Капитанство на "Орочоне", крупнейшем пароходе Камчатрыбфлота, ,на других судах. Разовые задания, рейсы на подхвате - порой он и сам не верил, что были у "его другие рейсы, другие времена. Конечно, при случае, он всегда готов был тряхнуть стариной. Так было и зимой 1948 пода, когда Дудник провел блестящую операцию по снятию с мели трех шхун - капитан сэкономил государству четыре миллиона рублей, ибо не пришлось вызывать земснаряд. Трудно оказать, как Слюжилась бы в дальнейшем его карьера. Может быть, так и продолжал бы он перебиваться с парохода на пароход и закончил свой век на Камчатке. Может, вспомнили бы об опальном капитане на этажах министерства и позвали на навое большое дело. Кто знает... Во всяким случае Александр Игнатьевич панически боялся берега, боялся потерять шаткую палубу, которая всю жизнь была Для него самой крепкой и надежной опорой. Тем трагичнее для него, тем труднее для объяснений все дальнейшее...

Беда случилась 7 января 1949 года. В трюме "Орочона", стоявшего на судоверфи, Александр Игнатьевич оступился, подвернув ступню правой ноги. Врачи определили перелом голеностопного сустава. Поначалу, казалось, дело идет на поправку, уже можно было ходить, опираясь на палочку, а затем, прихрамывая, и без нее. Но каждый раз, как только Дудник собирался в рейс, врачи заявляли: кость не срастается, о плавании нечего и думать. Полтора года капитан работал на ремонтирующихся пароходах. Нога тревожила все сильнее. Мучительные боли в травмированном суставе вынудили съездить в Цхалтубо, а затем и вовсе отказаться от работы ради лечения. Наверное, никто и никогда уже не скажет, что передумал стареющий капитан в те дни и месяцы...

Я словно вижу его, седого, с изящной, несмотря ни на что, палочкой, хромающего по горбатым улочкам Петропавловска, по причалам порта - одинокого и ненужного на берегу. Орденоносец, кумир молодежи, известный всей стране новатор - как непривычно видеть его за бортом клокочущей жизни. Кто же он в конце концов? Баловень судьбы или жертва ее? Верный сын системы, которой честно служил, или ее отступник? Не знаю. Но убежден в том, что Дудник не укладывается в прокрустово ложе нынешних представлений о поколении тридцатых годов. Его жизнь доказывает: во все времена был, есть и будет маяк, который укажет единственный фарватер - это частность, это совесть и честь. Вот почему я могу представить Душника в момент злого и решительного объяснения со старпомом "Славы". Вот .почему никогда не смогу представить его в одном "экипаже" с севшими четверть века спустя на скамью подсудимых. Среди них были и люди, начинавшие при Дуднике матросами.

Обида на непреходящую боль, на врачей, на систему, которая десятилетиями использовала его и так легко с ним расставалась, личные неурядицы - наверное, все вместе так несчастливо сошлось, к лету 1952 года. Начальник главка Шалва Надибавдзе советовал не спешить с окончательным отъездом. Но Дудник не изменил решения. Тридцатого июня Надибаидзе подписал приказ - об увольнении и отъезде Александра Игнатьевича на материк. Последнюю попытку вернуться в море Дудник сделает в 60-летнем возрасте в Риге, когда ему предложат место капитана на учебном паруснике мореходного училища. Но врачи снова вынесли свое непреклонное заключение. Капитан остался на берегу, парусник - на приколе...

Небольшая квартирка в Саки, курортном городке в западном Крыму, стала последним прибежищем старого капитана. Всего в десятке километров отсюда Черное море, с которого полвека назад начиналась его скитальческая судьба. Не часто, но выбирался он на берег моря, садился на песок и подолгу глядел в голубой простор. Большие суда здесь не проходили, появлялись спешащие к Евпатории прогулочные теплоходы, да иногда на горизонте виднелся одинокий парус...

Савские грязи наконец помогают - Александр Игнатьевич бросает палку. Усердно занимается домашними делами. Выращивает под окнами два абрикоса, воспитывает щенка, ходит с мим в дальние прогулки. Но нет моря, нет моряков... В глазах сакских сограждан он - старик, заметный только своей величавой походкой да очень занимательными рассказами. Чудак этот капитан, готовый всегда всем поднести по стопке в компании...

Отрадой были редкие письма с Дальнего Востока. Особенно радовался Александр Игнатьевич поздравлениям с праздниками и коротеньким письмам от Айны Ивановны Щетининой, к которой относился с неизменным уважением. Как-то она прислала ему первое издание своей книги "На морях и за морями" с дарственной надписью. Не отрываясь, Дудник прочел книгу в один присест, а потом долго держал ее около себя.

Волнующе начался 1968 год. Из Владивостока пришло приглашение прибыть на церемонию прощания с "Алеутом" и деньги на билет. Он прилетел, остановился на квартире Ивана Ефимовича Шмаргунова, бывшего матроса флотилии. Поднялся на "Алеут", взошел на мостик. Словно вчера был. здесь: большое штурвальное колесо, надраенный медный нактоуз компаса, иллюминатор, у которого когда-то выстаивал долгие часы. А главное - множество знакомых лиц. Постаревших, убеленных сединами, исчерченных морщинами. Встречи, разговоры, воспоминания - пожалуй, никогда раньше с такой отчетливой горечью Александр Игнатьевич не осознавал свою непоправимую ошибку: нельзя было ему на пороге старости уезжать с Дальнего Востока.

А дома, в Саки, его ожидала чрезвычайная новость - письмо из Красного Креста. "Согласно просьбе, изложенной в Вашем заявлении... рады сообщить Вам, что розыск закончился с положительным результатом - Ваш сын, Андрей Александрович, носит фамилию Дудник и проживает в настоящее время в Швеции... Его мать Иоганна Дудник-Клеве проживает в Швеции... Оба они очень заинтересованы в скором получении от Вас писем". В тот же год Андрей я Иоганна приехали в Саки. Потом приезжали еще раз. Языковый барьер - горькое препятствие в сближении. Андрюша добр и ласков, в памяти его всплывают русские слова, но уже поздно - Александр Игнатьевич очень стар, ему остается прожить всего полтора года...

Я не знаю, о чем передумалось в дни этих встреч Иоганне Дудник-Клеве, но вот о чем рассказывал мне два года назад в Петропавловске один старый моряк:

"Сразу после войны мне, только что отвоевавшему с немцем, пришлось устроиться в команду для перегона из Балтики в Мурманск трофейных рыболовных судов. Шли караваном вокруг всей Скандинавии, заходили при этом в Берген. Там, на пристани, все наши обращали внимание на девушку или, может быть, молодую женщину, худощавую такую, скромненько одетую. Она подходила к каждому нашему моряку и на сильно искаженном русском языке буквально выпытывала: "Я хочу знать, где капитан Дудник. Вы не знаете капитана Дудника?" Никто из нас, понятно, не знал. И, видно, стерлась бы эта женщина из памяти, если бы я через некоторое время не попал работать на Камчатку. Как-то в разговоре в кругу моряков промелькнула фамилия Дудник. Я моментально вспомнил тот послевоенный год, разбитый порт Берген и женщину, спрашивавшую нас, русских. Дудника мне видеть не довелось, ОН уже уехал тогда с Камчатки".

...А море по-прежнему владело душой капитана. Даже в глубокой старости он не расставался с учебником навигации, что-то писал на узких полосках бумага, а затем составлял по-своему таблицу навигационных расчетов и посылал кому-то во Владивосток. Последнее его письмо предназначалось Анне Ивановне Щетининой. Остался конверт с адресом и чистый лист бумаги на столе...

Умер Александр Игнатьевич Дудник, капитан флота рыбной Промышленности 1-го ранга, 9 января 1973 года на 81-м году жизни.

Если не ошибаюсь, это высказывание древнеримского императора Марка Аврелия: "Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет". Постепенно пришла ко мне уверенность, что то, о чем хлопотал Александр Игнатьевич Дудник, было очень значительно. Но это стало ясно с годами, а вначале я просто была очарована событиями, выпавшими на долю этого человека, видевшего в своей работе повседневность и не сознававшего, что делает историю".

Так сказала о герое этой повести Зоя Александровна Зайцева, ставшая верной спутницей капитана Дудника со времени его последнего отъезда с Камчатки.

Добавить к этим словам, пожалуй, нечего.