Голопристанский мореходМного раз я задавался вопросом: откуда такая цельность характера Дудника, это всегдашнее граничащее с упрямством стремление непременно добиться задуманного? Какие обстоятельства, люди, события повлияли на этого человека, которого с равным правом можно назвать и баловнем, и жертвой судьбы? Пробовал идти по привычной цепочке: детство, отрочество, юность - но сохранившиеся свидетельства, рассказы друзей и знакомых Дудника не давали ответа; ускользали детали, сами собой складывались штампованные стереотипы. А ведь были - не могли не быть! - в этой яркой жизни всплески, определявшие ее дальнейшее течение, зарубки на памяти, ставшие путеводной звездой в долгом плавании. И я мысленно "поехал" в Голую Пристань, районный городок километрах в двадца-"ти от Херсона, а в детские годы Дудника - большое село на берегу неширокой днепровской протоки Конки, именно там, где она делает крутой поворот к западу и чуть ниже Впадает в лиман. Сегодня эти места известны стране бальнеологическим курортом Гопри. В начале же века Голая Пристань гремела иной славой - моряцкой...
Чем могла приворожить она мальчишку? Он был пятым братом в семье и самым удачливым уже потому, что четверо остальных умерли в детстве. Корни имел основательные: прадед Федор Дудник появился здесь с первыми поселенцами еще на голом степном берегу; его сын Терентий укрепил берег камнями, построил дом из ракушечника, устроил колодец и ветряную водокачку, а главное, приобрел парусник "Святой Пантелеймон"; его сын Игнат, в свою очередь, построил у озера крепкий дом, обзавелся хозяйством и собственной шхуной, которая болталась в море с марта по октябрь. Словом, предки у Сашка Дудника были основательные, хозяйственные, на земле и на палубе стояли крепко. Как, впрочем, и все их окружение.
Уклад голопристанских моряков отличался патриархальной размеренностью. На износ работая летом, скопив деиь-жат, зимой мужская часть населения жила праздно и скучно. Обычно собирались в трактире, платили пять копеек за "пару чая" и просиживали за столом целыми днями, запивая чай водкой. Это был своего рода клуб, где узнавались новости, обсуждались виды на будущую навигацию, формировались взгляды на труд, семью и весь окружающий мир. Особое значение придавалось приметам и суевериям. В доме Дудников детей без молитвы за стол не пускали. Ковш с водой можно было подавать только по раз заведенному правилу, иначе его тут же выбивали из рук. Никоим образом не полагалось поминать черта. А все воспитание детей сводилось к строгостям: щелчкам, побоям и бесконечным стояниям у образов. От грубости, пьянства мужа как свечка погасла мать...
При всех прелестях домостроя вне семьи уцелевший брат и сестра Мария оставались без всякого надзора. Большую часть года Сашко босой (страшный шрам от пореза бутылочным стеклом остался на всю жизнь), в холщовой рубашонке и штанах, держащихся на одной пуговице, в компании таких же сорвиголов лазал по садам и бахчам, скитался по базарам, без боязни появлялся в цыганских таборах. Но вольница продолжалась недолго. С той поры, как у мачехи родились двое детей, жизнь в доме стала невыносимой. В день, когда отец жестоко избил Марию, Сашко хлопнул дверью...
И закрутило-завертело в водовороте событий! Мальчишке десять лет, когда дядька Федор впервые берет его в Одессу и приводит на свое судно. Одиннадцать - когда уходит в плавание по Дунаю юнгой. На первый заработок морячок покупает себе кулек рахат-лукума и потом долго корит себя за соблазн - не хватило денег на форменную фуражку. А на второй год дядя определяет его уже "кухарем", и высшая награда за восьмимесячный рейс - роба, штаны и "голландка" из парусины.
Но это сказочное время продолжалось недолго. Ранней весной 1904 года дядькину шхуну южным штормом выбросило на отмель около мыса Тарханкут. Матросы вплавь добрались до берега, оставив мертвецки пьяного хозяина и двенадцатилетнего мальчишку на разламывающемся суд<не. "Дядьку, море кончилось!" - что есть силы кричал Сашко в самое ухо спящему Федору. В конце концов выбрались на сушу и они. Но Сашкины переживания на этом не закончились. На гребнях зеленоватых волн, накатом летевших на берег, вздымалась и опадала икона Николая Угодника, омытая со шхуны. Лик покровителя моряков был печально устремлен в небо. "Быстро в воду!" -скомандовал протрезвевший дядька племяннику. Не снимая мокрых штанов и рубахи, Сашко зашел в воду и бережно вынес на берег размокшую реликвию...
Таким вижу сейчас его перед собой: возбужденным от только что пережитой опасности, тоненьким и невеселым рядом с бушующими валами, бесстрашным и свободным. Мне кажется, именно здесь я вижу его душу, отмытую черноморской волной от ракушек, налипших на долгом пути, еще не сотворившую кумиров и не разочаровавшуюся в них. Разве что Николай Угодник - но это символ морской, талисман, не имеющий силы повернуть вспять судьбу, сам чудом спасенный, беспомощный перед стихией. Другие силы вершат миром, могущественные, еще неведомые мальчишке со слипшимися от соленой воды волосами...
Весной 1911 года Александр Дудник заканчивал мореходную школу. Поступить в нее было нетрудно - мореходка находилась прямо в Голой Пристани. Да и учеба шла без особых сложностей - давали себя знать уже полученные навыки. Правда, нередко ради заработка приходилось оставлять классы и уходить в море, но "практические занятия" еще больше крепили его уверенность в выборе жизненной цели - не доморощенным мореходом стать на черноморских "дубках", а штурманом и затем, конечно, капитаном на больших пароходах, которые он видел в Одессе. Выпускные экзамены Дудник сдал с блеском, получил свидетельство на звание штурмана малого плавания. Теперь дело оставалось за малым - для получения рабочего диплома набрать плавательный ценз.
Суматошная, беспокойная жизнь на плаву... Он рвался увидеть, познать как можно больше, и монотонные, знакомые рейсы - из Херсона в Евпаторию лес, из Евпатории в Херсон соль - быстро прискучили Дуднику. Он жаждал перемен, продвижения - но кто мог составить протекцию голопристанскому мальчишке? Александр ее и не сильно искал. С первых детских потасовок, с первых болтанок в море он привык рассчитывать только на себя - уже в те годы закладывался знаменитый дудниковский характер, который принес ему столько славы и неприятностей. Вот и сейчас, случайно подслушав в портовом одесском кабачке разговор двух матросов, - один явно уговаривал другого пойти в рейс на "Сухуме" - Дудник сориентировался мгновенно. Улучив момент, он подошел к жене моряка и с деланным сочувствием посоветовал удержать мужа дома - ох, избалуется вдали от нее в жарких портах! Всполошившаяся женщина решительно потянула супруга домой, а Дудник часом позже уже поднимался на палубу "Сухуми", где его и зачислили на вакантную должность матроса первого класса...
Мужицкая сметка, хитрость и одновременно бескомпромиссная твердость в отстаивании своего мнения, смелость; вспыльчивость, доходящая порой до крика, и мягкий юмор; причудливой вязью вышивала судьба характер будущего капитана. Но, пожалуй, главной в этом узоре была линия собственного достоинства - вот уж чем не поступался он в самые тяжелые годы. Это было нелегко во времена, когда Дудник вошел в силу - тридцатые, сороковые, пятидесятые и позже, когда пресс администрирования неизбежно давил любую творческую, неординарную личность и приходилось либо отступать, либо драться. Но разве легче приходилось в самом начале пути: даже диплом штурмана малого плавания обеспечивал всего лишь работу матросом - не более. Если, конечно, не прогибаться, не заискивать,- к чему Дудник органически был не способен. Что и продемонстрировал в первом же своем рейсе на танкере "Метеор", принадлежавшем акционерному обществу "Океан". На судне помимо жалования кочегарам изредка выплачивали сверхурочные - до двух рублей в месяц. Старпом же выдал как-то Александру всего двадцать копеек. Дудник попытался доказать "чифу", дескать, вышла ошибка, однако тот заартачился: не хватало из-за претензии какого-то кочегара переделывать документ. Александр отказался расписаться в ведомости, поднявшийся шум дошел до капитана Ремерсена. Внимательно разобравшись, он сделал выговор старпому и приказал выплатить кочегару положенное. Дудник, который никогда не был крохобором, позже любил вспоминать эту историю - особенно то, как повел себя капитан.
...В Порт-Саиде, на переходе Суэцким каналом Александра поразило солнце - высокое и знойное, оно белесым пятном расплывалось в африканском небе, беспощадно заливая все вокруг мертвенным светом. У портовых причалов высоко сплетался густой лес разноцветных пароходных флагов, мачт, труб, вант, краснели крыши пакгаузов; ходило, ехало, бежало, кричало на разных языках великое множество пестрого народа. Там, где кончались затененные садами виллы и особняки, на берегах заплывшего сизым илом канала ягод старыми пальмами скрипели деревянные коромысла, по бесконечному кругу ходили быки, а женщины в черном несли в кувшинах на плечах бесценную влагу. В городе друзья-кочегары гурьбой заходили в знакомую таверну, занимали стол, спрашивали греческую водку "дузику". К ним подсаживались кочегары-французы в синих куртках и опущенных на глаза кепках, дружелюбно и вежливо улыбались, а узнав русских, пили за Россию, стуча о стол донышками стаканов и пожимая друг Другу руки. Из таверны вываливались возбужденные и хмельные, шли враскачку в арабский город, в перепутанных и узких улочках которого было что-то неуловимое от немыслимо древних времен...
Ветры странствий кружили голову, экзотика "забирала", и наивно выискивать сейчас в поступках молодого матроса некую предопределенность: дескать, тогда уже знал он, как сложится судьба, стремился к ней по выверенному фарватеру. Не могло так сложиться уже хотя бы потому, что слишком многое в карьере моряков в те годы решал его величество случай. Ведь мог же Дудник и не встретить как-то раз во Владивостоке земляков с Херсонщины, которые уже давно и основательно осели в Приморье. И не списался бы тогда с "Метеора", и не зашел в управление Добровольного флота, где, как на грех, оказалась вакансия матроса первого класса на пароходе "Колыма", готовящемся выйти в !почтовю-траншортный рейс к берегам Камчатки. Случай, примета, рок? Сам Дудник никогда не высказывался всерьез на эту тему. Но кто знает, что думал в душе...
Надо заметить, что именно с "Колымой" были связаны первые попытки открыть регулярную связь с побережьем Северного Ледовитого океана, наладить торговое мореплавание на его восточном участке. В марте 1911 года царское правительство обязало министерство торговли и промышленности, в ведении которого находился Доброфлот, организовать пробный рейс в устье реки Колымы. Выбор пал на только что купленный одноименный пароход. Выйдя в конце июля из Владивостока, "Колыма" под командованием капитана П. А. Трояна первого сентября достигла устья реки, доставив местному населению 40 тонн различных грузов, два кунгаса и паровой катер. Так было положено начало освоению Северного морского пути с востока. Вовремя, к (большим событиям поспевал молодой матрос Дудник, и уж тут, никуда не денешься, удача сопутствовала ему.
Капитаном на "Колыме" в то время был уже Павел Георгиевич Миловзоров - в недалеком будущем опытнейший ледовый мореход. Есть основания полагать, что он - как перед этим Ремерсен - оказал значительное влияние на Дудника. Во всяком случае, новые наставники Александра резко отличались от общества "дядек" с черноморских шхун - юноша видел перед собой по-настоящему образованных, интеллигентных людей, несомненно, стремился усвоить их манеры, обращение. Всю жизнь Александр Игнатьевич вспоминал Миловзорова с неизменным почтением. А в "деле" увидел его в первом же рейсе, когда "Колыма" шла вдоль западного побережья Камчатки - от мыса Лопатка до Тигиля.
Главный груз тогда доставили к Большерецку, к рыбалке промышленника Миронова. При выгрузке Александра поставили на кунгас. Дул северо-западный прижимной ветер, но словно пренебрегая им, третий помощник капитана Вигурский, подходя "а катере с наветренной стороны, приказал поднять на кунгасе якорь. Опасаясь, что не успеет подать буксир и кунгас выбросит на берег, Александр попросил зайти катером с подветренной стороны. Однако в ответ услышал злобные ругательства: мол, не вмешивайся в распоряжения старших. Гнев, впрочем, не лишил Вигурского здравого смысла: оценив еще раз обстановку, он сделал так, как его просили. Однако Дудник не склонен был прощать штурману оскорбления и доложил обо всем капитану.
Миловзоров посоветовал штурману извиниться перед матросам...
Уже глубокой осенью "Колыма" сделала еще один рейс на Камчатку, на этот раз вдоль восточного побережья до самой Олюторки, сдавая грузы промысловикам и принимая соленую рыбу. На обратном пути зашли в Петропавловск за водой и провиантом. И тут что-то дрогнуло в сердце двадцатилетнего матроса, повидавшего уже полмира...
С рейда громадной Авачинской бухты, живописно опоясанной кольцом заснеженных сопок, не сразу можно было разглядеть проход в удобный "ковш" с небольшим деревянным пирсом. Вдоль песчаной кошки-косы, отделявшей "ковш" от рейда, тянулись ряды свайных навесов для просушки юколы. Напротив пирса, за складом из гофрированного цинка, гомонил базар, заставленный деревянными лотками со всевозможными американскими товарами. Узкая дорога отсюда поворачивала вправо и выходила на главную улицу, которую жители почему-то называли "про-шпектом". Дома вдоль "прошпекта"-одноэтажные, небольшие, с цинковыми высокими крышами, обшиты тесом, выкрашены в серый или голубой цвет. У каждого дома штабель березовых дров. Улицу пересекают шумные ручьи, бегущие со склонов Петровской сопки. То и дело проносятся собачьи упряжки, и приходится быть настороже, чтобы вовремя отпрыгнуть в сторону. На улицах и во дворах множество привязанных ездовых собак - ночами они дружно поднимают невыносимый вой, способный нагнать на непривычного человека смертную тоску. Зато в ясные морозные дни над городом вздымается алмазная глыба Корякской сопки, дымкой курится кратер Авачинского вулкана, сверкают и голубеют горные цепи по другую сторону бухты. Столь величественной картины, столь неожиданных сочетаний света и синевы, огромных пространств и заснеженных громадин голопристанскому мореходу видеть еще не доводилось...
В плаваниях на "Колыме" Александр впервые встретился с переменчивым нравом холодного Охотского моря, с унылой протяженностью низменного песчано-галечного западного берега Камчатки и затейливостью изрезанного заливами и бухтами восточного побережья. В ту пору ему и в голову не приходило, что здесь пройдет почти сорок Лет жизни. В тот год его еще тянуло на родину - в Голую Пристань. Он еще ничего не знал о завораживающей особенности Дальнего Востока магнитом притягивать к себе сильные характеры. Так было во все времена, еще с той поры, когда через горные перевалы шли встреч солнцу русские землепроходцы. Можно, конечно, разложить эту давно замеченную особенность "по полочкам": в пионерных районах освоения всегда больше возможностей для самоутверждения, здесь питательная почва для роста незаурядных личностей, которыми эта земля была богата в годы самых трудных времен и безвремений. Но этим вое же не объяснишь до конца секрет дальневосточной загадки - как никогда не объяснишь душу человеческую. Дудник в конце своего нелегкого пути почти дойдет до разгадки - и тем сокрушительнее будет для него отречение, до которого еще, "прочем, так далеко...
Вернувшись в Одессу, он не стал искать себе работу, а просто разузнал, где "Метеор". Танкер ждали в Батуме, и Александр не мешкая отправился туда. Встретили его как старого товарища, капитан Ремерсен, памятуя о добросовестности юноши, принял его матросом. И снова - новые страны; чужие порты, экзотические города. В Батуме на борт поднялся полицейский и сиял Дудника с судна: подошел срок призыва в армию. Александру было предписано выехать к месту рождения. Напоследок он решил "тряхнуть стариной" - сходить в каботажный рейс по Черному морю. И, конечно же, в полном согласии со своим упрямым характером, тут же попал в "историю". При швартовке в Варне старпому парохода "Ольга" показалось, что матрос неправильно заложил швартовый на пирсе, и он обрушил на него заряд отборнейшей ругани. Не задумываясь над последствиями, Александр схватил валявшуюся на причале увесистую метлу и кинулся на обидчика - тот едва успел юркнуть в каюту и запереть ее на замок. Поднимать шум в Варне старпом, правда, не стал - все-таки заграница. Но было очевидно, что в Одессе он своего ответного шанса не упустит, - тамошняя полиция отличалась завидной оперативностью в расправах со всякого рода бунтовщиками. Дудник понимал это прекрасно и потому, по приходе в порт, не заявив о расчете, ушел с судна. Паспорт и морская книжка были у него на руках, от заграничного рейса скопились кое-какие сбережения, к тому же предстоял призыв в армию. Но судьба дала ему отсрочку от воинской службы. В призывной комиссии Александр Дудник был признан ратником ополчения второго разряда и получил документ, по которому числился невоеннообязанным. Дело в том, что отец его утонул, мачеха и двое ее детей неожиданно оказались на иждивении матраса, о чем ему и выдали справку в сельском управлении Голой Пристани. Растерянный стоял он у дверей призывной комиссии...
Не могу домыслить за своего героя, но почему-то уверен: именно в эту минуту вспомнился ему далекий край на востоке России, вольные, независимые в суждениях люди, необъятные просторы, перед которыми распахивается душа, которые манят тебя в неизведанные дали. В его юношеских поступках, метаниях молодости было мало внутренней логики - он за многое брался, многое пробовал. Но не от разбросанности характера, скорее наоборот, - Дудник интуитивно искал то место - во времени и в пространстве, к которому он подошел бы, как подходит патрон к обойме. Рано или поздно, убежден, он все равно должен был встретиться с Дальним Востоком, так они нужны были друг другу. Получилось, на счастье обоих, рано. Осенью 1913 года Александр добрался катером из Голой Пристани в Одессу, где поступил матросом на грузовой пароход "Клавдий Оланьон".
В декабре вышли рейсом на Владивосток.
|