В октябре семнадцатого Владивосток напоминал бурлящий котел: бесновалась контрреволюция, агитировали меньшевики и эсеры, настойчиво шли к верховенству в Советах большевики. Их посланец, Константин Суханов, становится председателем выборного органа. Под контролем Совета все местные госучреждения. В консульском корпусе переполох и плохо скрываемое раздражение. В начале 1918 года в Золотой Рог входят японские крейсера "Ивами" и "Асахи", английский "Суффолк", американский "Бруклин". А четвертого апреля спровоцированное убийство двух японских служащих становится сигналом к десанту интервентов - под предлогом защиты подданных микадо. Следом на берег высаживаются англичане. На маньчжурской границе тем временем сосредоточиваются белогвардейские банды. Роковую роль в разворачивающихся событиях играют части чехословацкого корпуса, выступившие на стороне контрреволюции... Рабочий Владивосток (бастует, в сопках формируются партизанские отряды. Яркие, незабываемые страницы...

Заманчиво было бы "внедрить" в них нашего героя, проследить, как затягивает революционный водоворот молодого человека, как меняются в связи с этим его взгляды. Но не будем кривить душой перед истиной: послеоктябрьский накал страстей занимал не главное место в жизни Александра Дудника. По той простой причине, что это мятежное время он провел большей частью в море, с ним связывал все свои помыслы и надежды. А они вполне реально забрезжили перед ним после окончания Владивостокского Александровского училища дальнего плавания.

Это заведение, открытое в 1902 году, находилось на Светланской - длинное одноэтажное здание на высоком откосе улицы, от входа к нему двумя полукругами спускалась деревянная лестница. Поступил сюда Дудник против ожидания легко. Начальник училища Андрей Константинович Забего наметанным глазом сразу определил: перед ним не юноша, начитавшийся романтических книжек, а бывалый двадцатидвухлетний моряк, хорошо познавший тяжелый корабельный труд. Александра зачислили без экзаменов. А вскоре первокурсники получили форму, сразу придавшую парням молодецкий вид: двубортная куртка из черного сукна, надевавшаяся поверх тельняшки, на углах бархатного черного воротника - бронзовые, крест-накрест якоря; на плечах контр-погончики из светло-синего бархата с белым кантом, на каждом погончике бронзовый вензель; два ряда бронзовых же пуговиц с якорями. Ну и, разумеется, суконные брюки полуклеш и замечательная фуражка с белым кантом по тулье и лакированным козырьком. Надо ли говорить, что мореходские парни были законодателями мод и нравов портового города...

Впрочем, и знания давали им основательные. Основным предметом считалась морская астрономия, которую блестяще читал Петр Петрович Волчанецкий. Навигацию преподавал сам начальник училища Забего. Очень интересны и поучительны были занятия по морской практике, которые вел опытнейший офицер Сибирской военной флотилии капитан первого ранга А. Н. Пелль; он же руководил и практическими занятиями, проводимыми боцманами военно-морского флота. Были, впрочем, среди педагогов и люди другого толка. Преподаватель русского языка Дюков например, напрочь забывал об уроке, если кто-либо из курсантов показывал ему через окно на красивую женщину. Нечто похожее могло произойти и на уроке закона божьего с батюшкой Гургенидзе. А, скажем, швейцар Моисей Григорьевич Заболотный славился своими рассказами: дед любил излагать курсантам, как он говорил, "бывшую историю училища" с многочисленными подвигами и приключениями бравых воспитанников; он же бережно хранил у себя в сторожке фотографии всех выпускников. Дед Моисей и сам был еще не прочь поучаствовать в юношеских забавах. Авторитет его невероятно вырос после истории с шинелью курсанта Голубева. Последний попался навеселе на глаза адмиралу Шульцу, командующему Сибирской военной флотилией - прямо посреди Светланской - и был доставлен по его приказу в полицейский участок. Вернее, почти был доставлен. Полицейские везли Голубева на извозчике, придерживай за шинель. Курсант, усыпив бдительность стражей показным смирением, потихоньку расстегнул ее и, оставив в руках полицейских, спрыгнул с пролетки и убежал. Наутро шинель была доставлена в училище, и деду Моисею поручили найти владельца. Увы, при всем усердии он "не смог" этого сделать. Кончилось тем, что глава училища, облачившись в парадный сюртук, явился с извинениями за случившееся к начальнику порта Таубе... Так, достаточно безмятежно, бежали месяцы. Учеба давалась Дуднику легко, оказывалась и голопристанская мореходка, и солидный стаж плаваний. Даже на занятиях Пелля, требовательность которого была притчей во языцех, Александр чувствовал себя как рыба в воде. Жизнь наконец-то после многих лет скитаний начинала дарить ему простые человеческие радости. Дерзкого, острого на язык голопристанца приворожила строгая Марта Плуконэ, младшая дочь в семье латышских переселенцев. Чудная коса девушки накрепко привязала сердце морехода. Через Марту Александр стал вхож в латышский клуб, который посещало немало моряков, здесь его и "сосватали" на пароход "Адмирал Завойко" - на должность третьего помощника капитана. Летом судно курсировало вдоль камчатских- берегов, зимой стояло во Владивостоке. Последнее обстоятельство особенно устраивало Александра - он мог без перерывов продолжать учебу. Словом, жизнь налаживалась - ни громыхавшая где-то далеко на западе первая мировая война, ни суматоха февральской революции, ни взбудоражившее мир Октябрьское восстание, казалось, ничуть не отражались на ее течении, во всяком случае в представлении Александра. Он закончил училище, по традиции своего характера "взбрыкнув" напоследок. Принимать у него экзамен по морской практике пришел не уважаемый Пелль, а какой-то новичок. Пренебрежительно смеясь, курсант отказался у него экзаменоваться - в результате в аттестате против этого предмета ему вывели "тройку". С дипломом штурмана дальнего плавания на руках Дудник наконец решил расстаться со "свободой", через год у него с Мартой рождается первенец, Александр...

И все-таки время неуклонно приближалось к нему, неминуемо вовлекая в свою работу. Революция обостряла выбор для каждого, и рано или поздно каждый должен был решиться на него. Так получилось: вплоть до 1921 года Александр Дудник не сталкивался вплотную с "политикой". Он исправно выполнял любимое дело, курсировал на "Адмирале Завойко" вдоль дальневосточных побережий, охраняя морские богатства от иностранных браконьеров. Но гроза уже разрасталась. В апреле 1921 года судно передали военному ведомству - и Дудник оказался без работы. Появилась возможность оглядеться вокруг...

Картина увиделась неприглядная. Разгул меркуловщины, разбазаривание всего, что только можно продать, бесчинства оккупантов... Семья Дудника жила у его приятеля по училищу лейтенанта Ивлева, каждый день Александр уходил на поиски работы и возвращался ни с чем. Привычная жизнь разваливалась на глазах, неопределенность сквозила во всем. Лишь в начале двадцать второго года "молодому специалисту" предложили принять трехмачтовую парусно-моторную шхуну "Михаил", принадлежавшую астраханскому купцу-рыбопромышленнику Шелехову. Работа оказалась несложной. Шхуну отдали во фрахт владивостокскому рыбопромышленнику Ефиму Миронову, имевшему промыслы на побережьях. "Михаил" доставлял людей и продовольствие на рыбалки, вывозил весеннюю нерестовую сельдь в японский порт Аомори. Судно ходило под парусами, и только в узкостях или по другой необходимости в трюме начинал постукивать 120-сильный "болиндер".

Возможность впервые командовать судном, прилично содержать семью, конечно же, много значила для Александра Игнатьевича. И все же он не мог отделаться от ощущения, что живет в каком-то ненадежном, зыбком мире. Учеба, война, революция, любовь - какой наворот событий, происшествий, явлений, а он до сих пор не определился со своим курсом. А может, этого и не нужно? Может быть, продолжать есть соленый моряцкий хлеб, выполнять профессиональный долг, не задумываясь о высших материях? Эти мысли все чаще в последнее время занимали его, и Дудник, всегда такой решительный и уверенный в себе, не находил ответа. Сделать выбор помог случай.

...Утром 23 марта 1922 года "Михаил" встал на якорь на рейде мироновской рыбалки в Уссурийском заливе, ожидая погрузку сельди. Однако рыбаки не торопились, обещанные кунгасы с уловом за весь день так и не появились. Солнце повернуло "а закат, когда в каюту капитана постучал вахтенный матрос Григорий Барботько и доложил: от берега к шхуне идет катер. "Хозяин пожаловал", - подумал Дудник, открывая запотевший иллюминатор, но разглядев на палубе приближающегося катера группу незнакомых людей, которые своим молчанием и явной настороженностью никак не походили на шумные рыбацкие ватаги, приказал вахтенному вызвать старпома и собрать внизу на всякий случай команду. Сам капитан не торопясь спустился на палубу и подошел к борту.

Катер, уже подвернув, шел на швартовку. Теперь можно было различить обросшие, обветренные лица людей, их разношерстную одежду, тускло блестевшие винтовки. "Партизаны", - сообразил Дудник. До него и раньше доходили слухи об их действиях не только в сопках и тайге, но и на побережье, приходилось замечать, как жадно ловили эти слухи простые рыбаки и злобно кривились от них мироновские приказчики. "Ну мне-то вас опасаться нечего", - эта мысль показалась ему такой простой и надежной, что он тут же приказал матросу:

- Принять конец, спустить трап...

Десятка два стрелков поднялось на палубу. К Дудинку подошли двое. Один из них, повыше ростом и суровей видом, пристально всматриваясь в глаза, негромко спросил:

- Вы капитан?

И не дожидаясь ответа, предложил:

- У нас к вам дело - где бы нам потолковать?

В капитанской каюте партизаны с интересом осмотрелись, а затем высокий, словно только сейчас заметив требовательно-вопросительный взгляд капитана, сказал:

- Не сочтите нашу высадку за захват судна. Дело несколько иное. Предлагаем вам нынешней ночью следовать согласно нашим указаниям.

- А потом?

- Рано утром мы уйдем на берег, и вы сможете вернуться на рыбалку.

- Допустим. Но я должен знать, куда вести судно. Я капитан, и ваши указания - куда идти и что делать - и обязан знать сейчас. Мы с вами в море, а не на большой дороге...

Партизанские вожаки переглянулись. Тот, что был пониже и помоложе, круглолицый, с выбившимся из-под шапки вьющимся чубом, сказал высокому:

- А что, Миша, капитан, пожалуй, прав. Ведь получается: иди туда, не знаю куда...

- Агитировать меня не надо! - высокий на минуту задумался, опять резанул глазами Дудника. - Значит так - следуем на юг, в сторону моря. Позже скажем остальное.

- Это уже ясней. А теперь посмотрите, что я вам покажу.

Дудник подошел к переборке, сдвинул в сторону плотную занавеску, открыв висевшую под ней карту залива Петра Великого.

- Вот Уссурийский залив. Здесь, в северо-восточном углу, мы сейчас с вами находимся. Если сняться с якоря и следовать на зюйд, как вы говорите, то придется пройти мимо этой бухточки, - Дудник ткнул карандашом в карту. - А здесь у них, - он как бы мимоходом подчеркнул это "у них", - военные суда. Любой офицер за три мили узнает наш "Михаил" и, конечно же, подумает: интересно, куда это они идут на ночь глядя? А главное, к тому времени офицер будет знать и с кем мы идем. - Дудник снова намеренно выделил это "с кем". - Приказчики с берега видели вашу высадку, а они ребята расторопные, Миронов других не держит. Вмиг белым донесут. И еще одно, если позволите, соображение... Я не могу поручиться, что в моей команде нет человека, который завтра же не заорет на всю Светланскую: "А наш Дудник партизан подвозил!" И тогда со мной на берегу разговор будет короткий. Не мне вам рассказывать какой...

Александр Игнатьевич замолчал, подошел к иллюминатору, откинул стекло. Свежий ветер ворвался в каюту, зашелестел бумагой на столе, захлопал занавеской. Партизанские командиры вглядывались в карту, прикидывали, вполголоса переговаривались. Дудник, щуря глаза, напоследок глянул на берег, чиркнул спичкой, закурил. Резко повернулся.

- А что тут думать? Дело ваше, мне в общем-то ясно. И времени у вас в обрез. Значит, нужно сделать задуманное, шока на берегу не очухались и не послали на перехват корабль. Остается одно: вы действительно захватываете мою шхуну, ставите вооруженных людей у руля, в машине, на баке, на палубе. И делаете это - всерьез! Чтобы каждый в команде видел: капитан ведет судно, подчиняясь угрозе оружием. Мимо военных судов в бухте Теляковокого проскочим. Пока они разведут пары, стемнеет. А знаете, что еще! - довольный новой мыслью, Дудник уже почти дружелюбно смотрел на партизан. - Напишите мне приказ. Так, мол, и так, приказываем и повелеваем. Когда меня возьмут потом на берегу, я им этот приказ под нос. Бумага!

На том и порешили.

Первым из каюты с решительным видом вышел тот, которого называли Мишей. Следом показался Дудиик, с хмурым лицом, закушенной папиросой. Замыкал "конвой" круглолицый. Капитан поднялся на мостик, вызвал рулевого. Через минуту появился и устроился в углу чернобородый мужик в заношенной шинели, с японским карабинам на ремне. Топанье разнеслось по всему судну - партизаны занимали свои позиции.

Старпом Щербина поднялся на мостик, выслушал распоряжение капитана, скомандовал боцману "вира якорь" и, уходя на палубу, с хитрым прищуром оглянулся на Александра Игнатьевича. "Многих можно обвести вокруг пальца, но только не тебя, Иван Семенович", - подумал Дудник, поймав острый взгляд старого моряка.

...Захватывая в паруса упругий поток воздуха, скатывающийся на залив из-за синеющих отрогов Сихотэ-Алиня, шхуна бесшумно скользила вдоль обрывистых (берегов. Коснувшись холодного моря, багрово светилась закатная полоса. Быстро темнел берег, замерцали на нем редкие огни. Влажная весенняя ночь надежно укрыла от случайного взгляда одинокую шхуну.

Полчаса назад партизанский начальник открыл перед Дудником свои карты: отряд должен быть доставлен к острову Аскольд и высажен на берег в бухте Наездник, поближе к маяку.

Место это Александру Игнатьевичу было знакомо. Широкий полукруг бухты, вдававшийся в южный берег острова, справа замыкался каменистым мысом. На скале, отделенной от мыса расщелиной, и был расположен маяк Аскольд - шестигранная каменная башня белого цвета, установленная над одноэтажным каменным домом. Как-то "Адмирал Завойко" доставлял на маяк топливо и провизию, и Дудник, тогда еще "ревизор", был в шлюпке за старшего. Распоряжаясь подъемом грузов к маяку, забрался и сам наверх. Перед домом с башней, помнится, была небольшая аккуратная площадка, поросшая жесткой темно-зеленой травой, десяток бочек с керосином и маслом- больше ничего не могло уместиться на каменной глыбе, вечно скользкой от тумана и мороси. Смотритель маяка, отставной комендор, и его молодой сменщик очень толково помогли ему тогда поднять весь груз наверх. Для этого у них имелось хитроумное подъемное устройство.

"Две белые вспышки на пятой секунде" - эту характеристику маяка Аокольд знали капитаны судов, заходящих во Владивосток. В войну на маяке оборудовали пост и радиостанцию, обслуживающую нужды военного флота.

Из разговоров за долгам ночным чаем с партизанскими командирами Дудник понял, что они неплохо знали обстановку на маяке, а потому определенно высказал им свою озабоченность о судьбе старого смотрителя.

- Будьте спокойны, капитан. Никого из маячных мы не тронем. Пусть светят морякам. Наше дело другое... - ответил старший командир, которого, как оказалось, звала Михаилом Петровичем.

По усилившейся качке Дудник понял, что шхуна подходит к выходу в открытое море и сейчас самое время определиться и рассчитать маневр для подхода к маяку. ОН поднялся на мостик.

Где-то за облаками уже довольно высоко поднялась луна. Море посветлело, слева горбатился темный берег, уткнувшийся в стену тумана. Туман закрывал пролив между материком и островом, и Аокольд, словно подрезанный его белесой полосой, казался очень близким и как бы подвешенным в ночном воздухе. Шхуна продолжала двигаться прежним курсам, пока весь остров не оказался по левому борту, и тогда Дудник приказал вызвать команду наверх. Маневр занял считанные минуты, шхуна сделала поворот влево и, резко накренившись, понеслась к берегу. Открылся маяк, белыми немыми вспышками он, казалось, пытался отогнать от себя неведомую опасность. Слышно было, как у ближнего мыса шумел накат. За мысом угадывалась бухта. Далеко в темноте, на ее высоком берегу находилось небольшое селение, но в столь поздний час в нем не светилось ни огонька. Якорное место находилось напротив, однако Дудник рискнул стать на якорь поближе к маяку. Совсем близко подходить было опасно: камни.

На палубе собирались партизаны. Было решено на берег их доставить в два приема. Старшим "а шлюпку Дудник назначил старпома Щербину, будучи уверенным, что тот все сделает наилучшим образом.

Скрип талей, глухой стук весел, невнятный говор невыспавшихся, измотанных качкой людей длился недолго. Разом все стихло и только по донесшемуся старпомовскому "С богом!" Дудник понял, что шлюпка отошла. Через полчаса на берег отправились остальные. Где-то в селении лаяла собака, билось море о подножия утесов. Беззвучно и каждый раз неожиданно вспыхивал белый огонь маяка...

Операция прошла без стрельбы. На шхуне услышали громкий говор, взрывы смеха и только потом разглядели идущую от берега шлюпку. Вначале подали на палубу трофеи - десятка полтора винтовок и части каких-то устройств. Потом поднялись трое в форме. Военный пост был захвачен партизанами врасплох. На радиостанции находились одни дежурные. Их-то как специалистов по радиосвязи партизаны я решили увести с собой, заодно прихватив и часть радиоаппаратуры.

- Одно дело сделано, - довольно говорил партизанский командир, заходя в капитанскую каюту. - Теперь вам, капитан, остается выполнить последнее наше требование. Отряд должен быть доставлен в бухту Абрек.

Над морем разгорался день, когда "Михаил", обогнув Аскольд, осторожно, на одном "болиндере", входил в залив Стрелок. Клочья тумана тянулись над водой, скрывая берега. Камни и кекуры еле проглядывались в туманной дымке, и только конусообразная вершина горы Старцева на острове Путятина служила ориентиром. Бухта Абрек полностью скрывалась в тумане, и двигаться пришлось только полагаясь на слух: прибой у скал был слышен гораздо раньше, чем открывался "берег. Вновь опустили на воду шлюпку, и первым рейсом на берег съехала половина отряда. Командиры расстались с Дудником в каюте, подальше от любопытных глаз и ушей.

- Спасибо, капитан, - говорил старший. - Наши сведения о вас оказались верными. И возьмите обещанный приказ - на случай объяснений в меркуловской контрразведке и с хозяином. А на другой случай вот вам охранная грамота. Встретитесь с красными - она вас всегда выручит. Ну, и от нашего отряда благодарность за ночное дело,- и командир протянул Дуднику сложенную подзорную трубу. - Нам она ни к чему, а вам пригодится.

Когда вторая шлюпка ушла к берегу, Александр Игнатьевич внимательно рассмотрел оставленные партизанами бумаги. Все было честь по чести, с печатью и двумя замысловатыми подписями. Приказ капитан положил в ящик стола. "Охранную грамоту" свернул трубкой, завернул в свиток старых карт и засунул в вентиляционную трубу.

(Только в конце двадцатых узнал Александр Игнатьевич имена руководителей партизанского отряда, смелым налетом уничтожившего белогвардейскую радиостанцию на Аскольде. Один из них, старший, - Михаил Петрович Вольский, начальник Сучанского партизанского района, другой - Виталий Михайлович Кручина, комиссар отряда.)

Наутро на мироновской рыбалке только и разговоров было, что о захвате "Михаила" партизанами. Команда, понимая, как дорого может обойтись лишнее слово, держала язык за зубами. Никто ничего толком не мог ответить и на расспросы офицера из контрразведки. Да, под угрозой оружия заставили перевезти вооруженных людей, но куда именно, непонятно: была ночь, густой туман. Капитана вызывали на допрос особо. Он назвал место высадки партизан, не имевшее ничего общего с Аскольдом...

Теперь можно только гадать, как сложилась бы судьба Александра Игнатьевича Дудника, не окажись его шхуна в тот день в Уссурийском заливе. Наверное, не надо переоценивать случившееся, в конце концов капитан поступил просто как порядочный человек. Но не будем и недооценивать поступок Дудника. Это уже не мальчик, тридцатилетний мужчина, прекрасно осознавший, ради чего можно и должно рисковать головой. Вероятно, он мог прийти к своему выбору гораздо раньше, как тысячи его сверстников, мог еще мальчишкой шагнуть в революцию. Но кто знает, какой фундамент надежнее - закаленный ли в горниле яростных схваток, когда нередко азарт преобладает над разумом, или основанный на серьезном жизненном опыте, мужицкой хозяйской сметке и целесообразности. Говорю это без тени попытки как-то извинить "запоздалое" прозрение Дудника. В революции у каждого может быть свой путь - только сейчас, через семьдесят лет после ее свершения, мы соглашаемся на право человека на этот естественный выбор...

Белогвардейский режим в Приморье той порой доживал последние месяцы. 1 сентября японский ставленник генерал Дитерихс предпринял отчаянную попытку наступления на Хабаровск. Части Народно-революционной армии под командованием Уборевича остановили продвижение белой "земской рати" в районе станции Свиягино. 4 октября 1922 года ударная группа НРА перешла в наступление и уже через две недели вышла на ближайшие подступы к Владивостоку. В городе началась всеобщая забастовка. Японское командование вынуждено было подписать соглашение о выводе своих войск. Остатки белогвардейцев бежали за границу. 25 октября части НРА и партизаны вступили во Владивосток. Летом 1923 года экспедиционный отряд Красно Арм"и под командованием комбрига Степана Вострецова неожиданным десантом на мыс Марекан захватил пепеляевский гарнизон в Охотске, пленив весь белогвардейский штаб. Чуть позже попадает в плен и сам генерал Пепеля-ев. Последние залпы гражданской войны на Дальнем Востоке окончательно укрепили выбор Александра Дудника.

В те дни, собираясь в очередной рейс к охотскому побережью, он получил секретную инструкцию от большевиков... Шхуну зафрахтовала японская фирма для так называемого "торгового рейса". Подобные предприятия представляли откровенный грабеж природных богатств края. В Охотске и других пунктах побережья имели свои фактории и склады американские фирмы "Олар Свенсон", "Холмс и компания", японские "Нихон-Моохи", "Арай-Гуми" и многие другие. Они вывозили ценную лососевую рыбу, за бесценок скупали у населения пушнину, хищничали на золотых приисках. Один лишь пример: только за помощь генералу Пепеляеву фирме Свенсона было выдано пушнины на 100 тысяч золотых рублей. Однако сейчас, готовя "Михаила" к очередному набегу, его временные хозяева ничего еще не знали о только что случившихся переменах на северном побережье. Единственным, кто оказался "в курсе", был Дудник: во Владивостоке его официально предупредили - в Охотске и Аяне наши, советские войска; сообщать об этом ни экипажу, ни представителям фирмы пока не следует; на месте узнаете об особом задании. Взяв на борт в Хакодате фирмачей и товары на 25 тысяч золотых рублей, "Михаил" взял курс на Охоток, откуда по замыслу японцев должен был начаться сбор пушнины и золота.

...Дуднику приходилось ранее бывать в Охотске, и сейчас, глядя на берег в бинокль, он не заметил ничего нового в силуэтах его построек, где самой высокой была церковная колокольня. Распорядившись стать на якорь напротив устья речки Кухтуй, капитан приказал поднять сигнал и вызвать на судно, как и положено в таких случаях, портовую комиссию. Японцы, за время плавания отлежавшие себе бока в тесной и душной каюте, тоже поднялись на мостик в ожидании скорой высадки на берег. В руках у них оказались новенькие цейсовские бинокли, и они с интересом разглядывали невзрачное русское селение на узкой галечной косе, за которым, по их расчетам, находились неистощимые копи тунгусского Эльдорадо.

Появление катера, явно направлявшегося к "Михаилу", поначалу не вызвало заметного беспокойства японцев, но когда самый молодой из них разглядел в бинокль на его корме красный флажок, тревога вмиг охватила обычно самоуверенных И невозмутимых компаньонов. Вытянув шеи, они напряженно всматривалисъ в приближающееся суденышко, и лица их скучнели с каждой секундой. "Вон оно как обернулось, господа хорошие, - подумалось Дуднику, который искоса посматривал на своих пассажиров. - Пошли за шерстью, а вернетесь, похоже, стрижеными. Правду, значит, мне сказали во Владивостоке..."

На катере оказался внушительный красноармейский отряд, и его командир, хмуро, с явным недоверием, выслушав доклад Дудника и наспех сочиненные подобострастные объяснения фирмачей, строго объявил, что на всем побережье - от Охотска до Аяна - раз .и навсегда установлена Советская власть и он от ее имени уполномочен заявить владельцам судна и груза о конфискации шхуны и содержимого ее трюмов. Без долгах разговоров японцев сразу же перевели на катер, а Дуднику было приказано стоять на якоре и ждать распоряжений с берега.

Утром тот же катер доставил другого командира, молодого и более общительного. Тот с ходу объявил, что приход "Михаила" в Охотск как нельзя кстати, так как красные, захватившие в плен пепеляевские гарнизоны здесь и в Аяне, сильно стеснены необходимостью стеречь и содержать пленных. Решено часть из них сегодня же перевести на шхуну, остальных догрузят в Аяне, и в целости и сохранности доставить во Владивосток.

...После того как в Аяне катер отвел от "Михаила" два пустых плашкоута, на шхуне оказалось 180 пленных пепеляевцев. И не рядовых, а в чинах - от поручиков до полковников. Охрана состояла из двенадцати красноармейцев. Присутствовавший при погрузке офицер из штаба Вострецова перед тем, как уйти на берег, протянул Дуднику вороненый браунинг:

- Это вам, капитан. По личному распоряжению товарища Вострецова. Можете рассматривать как награду за содействие вооруженным силам Республики и как верное средство против бунта золотопогонников. Но прежде всего - попутного ветра!

Ветер и впрямь оказался попутным. Туго звенели под его холодным напором паруса, и шхуна, вбирая в себя напряженную дрожь мачт, легко несла к резко очерченному горизонту тяжкий груз человеческих судеб. Дудник всматривался в лица неожиданных пассажиров со смешанным чувством интереса и удавления. Обычные люди, веселые и хмурые, самоуверенные и робкие. Что побуждало их так яростно, да (последнего стоять по другую сторону баррикад, на каком водоразделе истории каждый из них сделал свой выбор? Дудник, конечно, не мог и в страшном сне представить, что не за горами день, когда он сам окажется в положении своих подконвойных, когда проклятые вопросы станут перед ним прямо и неотвратимо. А знай он о том загодя, остался бы верен своему выбору? Вся долгая жизнь его ответит на этот вопрос. А тогда, в ясный летний день на мостике "Михаила" перед ним открывался чистый, почти без облачка горизонт. Капитан верил в гнавший его вперед попутный ветер.