Густые летние туманы в Охотоком море - дело обычное. Не было исключением и раннее утро 30 июля 1926 года - все юго-западное побережье Камчатки закрыла плотная пелена. Еще с ночи она медленно сползла через черные проходы в гряде прибрежных скал и, сливаясь с морем, Образовала оплошную завесу, над которой поднимались характерные черно-белые сопки. В пять утра, двигаясь вдоль кромки тумана, "Наркомпрод Брюханов" находился в миле от берега в районе мыса Сивучий - в этот момент -старпом Григорий Иванович Фонарев и заметил вешки, которыми краболовы обычно отмечают выставленный сетной порядок. Вешки скрывались в густеющем тумане, и чтобы не потерять их из виду, Фонарев застопорил ход, послал вахтенного матроса за капитаном и рыбинспектором. Спустил катер, вельбот, начали выбирать сени. В том, что хозяйничали здесь браконьеры, сомнений не было - в этом районе лов крабов полностью запрещен. Вскоре все прояснилось окончательно - на одной из сеток оказалась бирка с хорошо знакомыми иероглифами.

Дудник понимал, что хозяева краболовных сетей могли находиться где-то рядом, укрытые непроницаемой пеленой, потому решил зайти в туман и, затаившись, лечь в дрейф. Теперь вся надежда была на слух, и инспектор Русских, словно показывая, как это делается, не торопясь устроился на носу и замер, приложив к уху ладонь. Матросы, стараясь не стучать прикладами винтовок, так же старательно вслушивались в еле доносившийся от берега шум прибоя и звонкое гульканье воды под килем. Туман шел волнами, то светлея, то сгущаясь до сумерек, море было спокойным. Так прошел добрый час, пока воздух не засвежел и утренний бриз не стал все сильней подпирать с моря, отгоняя туман к сопкам. Над мачтами появились голубые просветы и стал заметней дрейф шхуны к норду.

Было семь утра, когда в рассеивающейся белесой мгле заметили пятно, очертаниями смахивающее на низкосидящее судно, и неясное шевеление на нем. А уже через несколько мгновений на шхуне четко различили катер и японских рыбаков на нем в синих шанхайских спецовках, увлеченных выборкой сетей. Шхуна тоже была замечена. Мощно рыкнул и зачастил выхлопом мотор на катере. За борт долетели только что выпутанные из сетей крабы, а синдо рубил снасть ножом.

- Прекратить работу! Подойти ко мне! - голос Дудника, усиленный мегафоном, загремел над морем, отражаясь перекатами от шевелящихся нагромождений тумана.

Но тертые, видно, попались хищники - катер, круто развернувшись, вмиг набрал полный ход в сторону берега. Взвизгнула и зашлась в истошном вое сирена, нестройно затрещал предупредительный залп из трехлинеек, однако катер продолжал нестись к спасительной завесе. И только когда все двенадцать стволов ударили прицельным огнем, застопорил ход.

На катере оказалось четыре человека команды и восемь ловцов. На вопросы, заданные инспектором по-русски, а потом по-английски, японцы знаками показали, что не понимают. Это был обычный трюк браконьеров, большинство из которых, как давно уже убедились на "Брюханов", отличло понимали русский язык, а многие и изъяснялись на нем, безбожно коверкая и перевирая слова. Однако осмотр закоулков катера и прежде всего капитанской каюты дал инспектору Русских ответ на главные вопросы. Морские карты западного побережья Камчатки, многочисленные кальки с нанесенными схемами расположения крабовых сетей в полной мере проявили картину: катер имел базу на острове Шумшу и тайно промышляя у наших берегов в районе рек Камбальной и Опалы. В трюме судна обнаружили свежие остатки крабов, которые на скорую руну были выброшены при лопытке бегства. "Брюханов" потащил задержанный катер на буксире в Петропавловск-Камчатский.

В первый свой охранный рейс "Наркомпрод Брюханов" вышел осенью 1923 года. Близился конец навигации, а потому пришлось ограничиться плаванием в заливе Петра Великого и вдоль побережья - от Посьета до Татарского пролива. Но уже со следующей весны "Брюханов" стал ежегодно уходить из Владивостока в многомесячные плавания. Попутно с ведением охранной работы шхуна исполняла разного рода поручения: завозила снабжение в отдаленные селения, доставляла во Владивосток партии драгоценных котиковых шкур. Летом же, когда на командорских лежбищах появлялись котики, когда начинался рунный ход лососей в камчатские речки, а в море - крабовый промысел, шхуна вела тяжелую и опасную борьбу с иностранными хищниками. Чтобы понять, насколько важна была эта работа, нужно окинуть мысленным взором картину, сложившуюся на дальневосточных морях к началу двадцатых годов.

Гражданская война и иностранная интервенция привели к невиданному развалу хозяйства края. Особенно сильно пострадала рыбная промышленность: сказались и угон белогвардейцами (большинства пароходов Добровольного флота, и резкое оскудение амурских промыслов, и беззащитность побережий от иностранных браконьеров. Форменному разграблению подверглись пушные богатства Командорских островов. Котиковые лежбища оказались на грани полного истребления, до ничтожных размеров (300 - 350 голов) было сведено стадо морских бобров - каланов. Разорение длилось уже несколько десятилетий. Японские браконьеры высаживались под охраной военных судов на острова для повального избиения котиков. Предпринимались варварские попытки отучить морских бобров от излюбленных мест обитания на острове Медном и заставить искать убежища на Курильских островах - там в то время хозяйничали японцы. С этой целью хищники выпускали в прибрежные воды нефть, обливали пляжи и камни, на которые выходили животные, смолой, керосином, креозотом. Военные суда, на которые была возложена охрана Командор, обычно ограничивались одним-двумя посещениями островов в течение лета. Один из моряков, плававший на охранном судне после русско-японской войны, так писал об эффективности этой охраны: "Охрана промыслов сведена лишь к одной форме: хищные шхуны преспокойно занимаются убоем котиков и, лишь завидев вдалеке дымок военного судна, переходят в нейтральную зону".

С 1906 по 1911 год было арестовано всего две хищнические шхуны. При явных доказательствах разбоя дело обычно ограничивалось конфискацией пушнины и оружия, задержанные освобождались от ареста. Позиция царского правительства, стремившегося после поражения в русско-японской войне избегать всяких конфликтов со Страной восходящего солнца, привела по существу к подрыву суверенитета российской государственности в тихоокеанских водах. В годы гражданской войны снабжение Командор полностью расстроилось. Чехарда белогвардейских правительств в Приморье сопровождалась очередными вывозами с островов пушнины без всякой компенсации. Вот о чем свидетельствовал помощник начальника командорских промыслов Б. А. Редько: "В 1920-1922 гг. на островах появляются различные русские и иностранные суда, имевшие целью скупить за бесценок шкурки пушного зверя. Каждый приходящий пароход является плавучим кабаком, а офицеры с японского крейсера "Ниитака" давали в обмен на пушнину недоброкачественный спирт, от которого на Беринге умерло 3 человека. От иностранцев не отставали и русские военные моряки охранного судна меркуловского правительства "Магнит", "заказавшие" алеутам убить известное число котиков и приготовить шкурки к следующему приходу этого "охранного корабля".

Установление Советской власти, возобновление экономических связей с центральными районами страны дали толчок развитию хозяйства на Дальнем Востоке. С приездом сюда уполномоченного Наркомпрода РСФСР и Главрыбы был решен вопрос о создании краевого управления рыболовства и охоты (Дальрыбохота, затем - Дальрыба). На основании декрета "О порядке эксплуатации рыбных и морских звериных промыслов на Дальнем Востоке" от 2 марта 1923 года Советское правительство аннулировало договоры, концессии и контракты, совершенные до воссоединения Дальневосточной республики с РСФСР.

Первоочередным делом стало налаживание эффективной охраны морских (богатств Дальнего Востока. Одной из мер в этом направлении и "вилась передача конфискованной в Охотске парусной-моторной шхуны "Михаил", переименованной "Наркомпрод Брюханов", управлению Дальрыбохота с тем, чтобы использовать ее в качестве охранного судна. Капитаном шхуны оставался Александр Игнатьевич Дудник, как имеющий опыт охранной работы в рейсах на "Лейтенанте Дыдымове" и "Адмирале Завойко", хорошо знающий побережья, особенно восточной Камчатки и Командорских островов. Последнее было "раине важно, если учесть, что в те годы по всему советскому дальневосточному побережью было всего 16 маяков, (большая часть которых располагалась в Приморье; в Охотском и Беринговом морях не (было ни одного. Основным пособием для мореплавателя являлась лоция, составленная известным гидрографом Б. В. Давыдовым и изданная во Владивостоке в 1923 году.

Экипаж "Брюханова" был небольшой: капитан, три его помощника-штурмана, два механика, смазчик, боцман, шесть матросов и повар. В плаваниях на шхуне обычно находился рыболовный инспектор Дальрыбы Константин Владимирович Русских - человек завидного мужества, большой знаток браконьерских повадок. Хищники быстро почувствовали, что эта команда не любит шутить: как никакое другое охранное судно шхуна умела появляться там, где ее меньше всего опасались. А уже это само по себе было весьма непросто.

На японских концессионных рыболовных участках, густо расположенных по обоим камчатским побережьям, была "изобретена" исключительно эффективная система оповещения. Как только на неводе первые же японские рыбаки замечали на горизонте мачты охранного судна или слышали шум двигателя - так вся линия японских промыслов на десятки километров к северу и к югу тотчас узнавала эту новость. А через некоторое время японцы уже точно знали, кто на катере - участковый промдосмотрщик, которого они изображали, приставив ко лбу кулак, или сам инспектор - два кулака ко лбу, один за другим (подразумевалась вышитая на фуражке дальрыбвтузовская кокарда). Иногда можно было видеть, как в ясный день над работающей паровой лебедкой вместо легкого дымка стоит столб черного дыма - условный знак, адресованный выжидающим своего часа за пределами запретной трехмильной зоны браконьерам. И только ночью или в непогоду вся эта хитроумная система, случалось, давала сбой...

В ночь на 10 августа 1926 года краболов "Вефуку-мару" был обнаружен "Брюхановым" менее чем в трех милях от берега в районе речки Брюмкина, что на западном побережье Камчатки. "Вефуку-мару" был хорошо известен инспекторам Дальрыбы и пограничной службе. Ежегодно они издали могли любоваться его стройными черными мачтами и голубой маркой фирмы на трубе - ближе четырех миль пароход к берегу не подходил. То была солидная посудина- с площадками для разделки сырца, вместительными трюмами и множеством лебедок и стрел, в готовности склоненных над бортами, - целый крабовый завод, дымный и шумный, на котором размещался немалый флот - десятки катеров, кавасаки, полтысячи ловцов и рабочих.

В ту августовскую ночь, перед рассветом, вся эта разношерстная флотилия торопливо снимала улов, застрявший колючими панцирями и клешнями в ячее. Чтобы скрыть следы до дневного света, на краболове решили подойти поближе к берегу. "Брюханов" был опознан, когда оказался чуть ли не в гуще этой воровской компании...

Темнота скрывала живописные подробности панического бегства браконьеров, но все же можно было различить вспоротые винтами белесые гребни волн, услышать перестук моторов, гортанные вопли шкиперов и синдо, погонявших ловцов. Словно ночные призраки,, замыкая бегущий строй, рывками мчались гребные исабунки с полуголыми, азартно вопящими рыбаками. Катер с "Брюханова" решительно рассек сжимающийся веер бегущих суденышек и, выбрав себе цель - катер с шестью застывшими силуэтами в нем, ловко отбил его в сторону и остановил тусклым блеском заряженных винтовок.

Когда шхуна, с арестованным катером на буксире подошла к "Вефуку-мару", тот уже сонно покачивался на пологой волне в нейтральной зоне и только остатки керосинового дыма над рассветным морем напоминали о недавнем переполохе. Обезлюдевшая воровская флотилия с притворным равнодушием качалась вокруг краболова, с борта которого добрая сотня здоровенных парней, еще не остывших от бешеной гонки, со злорадными усмешками поглядывала на охранную шхуну. Ни взвившийся флажной сигнал "Спустить трап. Ваши лодки нарушили границу СССР", ни те же слова, сказанные в мегафон по-русски, английски и даже на ломаном японском, не вызвали ни малейшего движения на палубе и ходовом мостике краболова. И только когда инспектор Русских громко объявил об аресте захваченного катера и необходимости подписать акт осмотра, некая персона прокричала в ответ с мостика:

- Господин капитан возражайт. Господин капитан не знает этого судна.

На краболове грянул смех: там по достоинству оценили нахальное остроумие своего капитана.

"Брюханову" не оставалось ничего другого, как продолжить рейс на север. Дудник рассчитывал, что, проходя мимо Ичи, он сдаст на заставу арестованный катер и его команду. До устья Ичи оставалось миль шестьдесят, и при умеренном ветре можно было рассчитывать к вечеру быть там - как раз к началу полной воды для захода в реку. Однако уже к полудню стало очевидно, что погода портится. Из глубины полуострова с необычной ясностью проступил Срединный хребет, открылись дальние сопки - верный признак приближающегося шторма. На дальние тундровые озера - подальше от угрюмого моря - потянулись вереницы мелких чаек.

Море пустело на глазах. Черные штормовые шары мотались на мачтах редких пароходов, принимавших в трюмы соленый лосось с рыбалок, капитаны прекращали работы и спешили отойти подальше от берега штормовать. С неводов на берег опешили убраться рыбаки, пыхтели и стучали паровые донки, вытаскивая подальше от моря дорогостоящие катера, стояли по пояс в воде отчаянные камчатские курибаны, закрепляя на растяжках пляшущие кунгасы.

Зайти в Ичу даже по полной воде нечего было и думать. Хорошо еще, что волнение позволило передать японских ловцов на встретившийся советский пароход - под расписку капитана о последующей доставке их на заставу. Браконьерский катер остался на буксире шхуны, и она, взяв курс мористей, на зарифленных парусах понеслась в штормовую ночь. А через день шхуна была остановлена японским миноносцем "Хоказе № 4" в шести милях от берега в районе Хайрюзово...

Узкий, с косо срезанными трубами и острым форштевнем, с вспухшими выше кормы бурунами миноносец хищно вылетел из-за мыса и, поравнявшись с "Брюхановым", резко Сбавил ход. Над ним нервно трепетал флажной сигнал: "Требую лечь дрейф. Капитану предлагаю прибыть переговоров". Такой тон, понятно, не мог устроить Дудника. Естественно, на шхуне проигнорировали распоряжение. Это вызвало ярость командира миноносца, приказавшего сыграть боевую тревогу. На шхуне отчетливо видели, как грозно развернулись расчехленные орудия, как расчеты занимали свои места у торпедных аппаратов. Однако "Брюханов" как ни в чем не бывало продолжал следовать своим курсом. И тогда на миноносце круто переложили руль влево - боевой корабль резко пошел наперерез курсу шхуны, умышленно подставляя свою бронированную корму под удар деревянного бушприта...

Считая себя в первую очередь ответственным за ситуацию, Константин Владимирович Русских заявил, что разговаривать с командиром миноносца будет сам. Упорство и выдержку инспектора Дудник знал хорошо, не стал ему возражать, лишь приказал старпому Фанареву сопровождать Русских.

Воинственное настроение не оставляло командира ми-

дежно упрятали берега, да и в море немногое можно было различить. Приглушенный туманом, по левому борту доносился грохот океанского прибоя. Шхуна продолжала следовать в опасной близости от берега - Дудник рассчитывал обнаружить "Командорен" в одной из бухт юго-западной оконечности острова. Штурман с недоумением посматривал на капитана, не представляя, каким образом тот надеется в сплошной мгле обнаружить китобазу. Стало смеркаться, когда ветер донес какой-то неприятный запах. Как и рассчитывал Дудник, "Командорен" обнаружил себя именно этим запахом - так "благоухать" могла только китовая ворвань. Стало ясно, что китобаза стоит в бухте Лисинской, но за туманом ее нельзя было разглядеть. Дудник решил уйти от волнения за мыс и отстояться там на якоре до утра.

Утром посвежел ветер. Вскоре уже удалось различить в бухте силуэт большого парохода. Глубоко в трюме "Брю-ханова" запыхтел "болиндер", и под мотором шхуна подошла почти вплотную к китобазе. С первого взгляда на работу норвежцев Дудник понял, что ни о каком соблюдении концессионных правил не может быть и речи...

"Командорен" представлял собой старый тип китобазы, не имеющей слипа для подъема китов на палубу для разделки. Могучие животные, доставленные с моря китобойцами, разделывались на плаву под бортом китобазы. Норвежцы значительно "упростили" этот процесс, снимая с китов только верхний слой сала для перетопки, вырубали, и то далеко не всегда, усы, а оставшиеся туши, уносимые течением, постепенно тонули и разлагались по всему прибрежному мелководью. В накладе от подобной бесхозяйственности концессионеры, впрочем, не оставались: четыре китобойца в избытке доставляли к базе загарпуненных животных.

Разговор с капитаном плавбазы поначалу мало что давал: хитрый норвежец понимал, что пойман с поличным, и монотонно повторял, что не понимает по-русски. Уловка не удалась - дальнейшие объяснения происходили на английском языке, который в достаточной для этого мере знал один из советских практикантов на базе. И все же капитан "Командорена" под различными предлогами долго увиливал от подписи под актом, лишь после того, как его подписал Дудник, члены экипажа "Брюханова", советские практиканты, норвежец вынужден был поставить и свой автограф.

Осенью, вернувшись во Владивосток, Александр Игнатьевич передал документ о незаконных действиях норвежцев правлению Дальрыбы, которое, в свою очередь, направило его в Москву. На основании приведенных фактов о нарушении правил концессии и рыболовства, а также ссылаясь на другие подобные свидетельства, Советское правительство отказало компании "Вега" в продлении концессии с 1927 года. После двух сезонов промысла норвежцы, добыв 570 китов, ушли от наших берегов.

История с норвежскими китобоями окончательно утвердила Дудника в решении предложить авторитетным хозяйственным органам идею организации советского китобойного промысла на Дальнем Востоке. К этой мысли он шел давно, еще с плаваний на "Лейтенанте Дыдымове" и "Адмирале Завойко". Уже тогда он начал вести дневниковые записи, куда заносил всевозможные сведения, касающиеся охранного дела. Особенно подробно записывать свои наблюдения Александр Игнатьевич стал на "Брюханове". Позже он вспоминал: "Попутно с морскими зверями приходилось встречать стада китов. Полосатых разных пород и кашалотов. Особенно велики были их скопления у Курильских островов, в заливах восточного берега Камчатки. Большие скопления китообразных бывали во время рунного хода сельди. Изобилие китов было в проливе между островом Карагинским и Восточным берегом Камчатки, у Командорских островов. Я делал заметки в дневнике. За ряд лет накопилось много сведений о времени и о районах наибольшего скопления китообразных".

Забегая вперед, замечу: через несколько лет предложение капитана Дудника об организации китобойного промысла на Дальнем Востоке, обстоятельно им обоснованное в докладных записках правлению Акционерного Камчатского общества (АКО), получило практическое разрешение.

В плаваниях на "Брюханове" Александр Игнатьевич Дудник детально изучил берега Камчатки и Чукотки - бухты, проливы, течения, преимущественные ветры, не раз бывал в устье реки Камчатки с ее коварными барами. Он отлично разбирался в мехах; знал, как хранить ценные шкуры, которые иногда случалось перевозить; многое знал о ходе иваси, селедки; обследовал реки, в которые шла метать икру красная рыба. Ему знакомы были крабовые поля вдоль западного берега Камчатки и промысловые приемы японских краболовов. Он встречался с нарушителями границ, браконьерами, пограничниками, местным населением в поселках чукчей, коряков, эвенков. Однажды очень удивлен был тем шумом, с которым встретили приход "Брюха-нова" в Апуке, одном из корякских селений на северовосточном побережье Камчатки. Все население поселка дружно било в тазы, кастрюли, чайники. Глава местной власти, приветливо встретив капитана Дудника на берегу, объяснил ему: люди гоняют злого духа, чтобы тот не мешал проходу шхуны в бухту и чтобы команде легче было швартоваться. Однажды поздней осенью капитан Дудник доставил на "Брюханове" с глухого побережья во Владивосток известного дальневосточного путешественника и краеведа Владимира Клавдиевича Арсеньева и с тех пор в лице его приобрел доброго друга. Александр Игнатьевич часто вспоминал о его таланте рассказчика, когда, взгля-нув, к примеру, на обыкновенный гвоздь, Арсеньев начинал о нем говорить и вот уже увлекал всех, кто его слушал, интереснейшим рассказом о виденном, пережитом, передуманном...

Погода у Камчатки - хуже не придумаешь. В Охотском море туман держится почти все лето. Компас, хронометр да секстан - вот почти и все навигационные приборы. Вырабатывалась интуиция, тонкое знание моря, наблюдательность. За неимением маяков приходилось полагаться на опыт. По цвету, по освещенности облаков Александр Игнатьевич мог определить, далеко ли лед в море. Вырабатывалась привычка блестяще швартоваться. Позднее на огромном рефрижераторе "Пищевая индустрия" капитан Дудник артистически вставал у пирса, не пользуясь услугами портового катера.

Анна Ивановна Щетинина, известнейший на Дальнем Востоке капитан, в 1927 году после окончания второго курса Владивостокского водного техникума (бывшее Александровское училище дальнего плавания, которое закончил Дудник) для прохождения летней штурманской практики была направлена на "Брюханов". Вот как она описывает в своей книге воспоминаний "На морях и за морями" один из маневров капитана Дудника: "После короткой стоянки (в Петропавловске - В. И.) пошли к мысу Лопатка уже в сумерки. С океана шла крупная зыбь, дул довольно свежий зюйд-ост, стать на якорь было нельзя. Капитан решил Первым Курильским проливом пройти в Охотское море и стать там на якорь под защитой берега. Все это мы узнали потом. А тогда события развивались столь стремительно, что нам с палубы трудно было понять смысл происходившего. Судно шло без мотора, под парусами и, имея большой дрейф, сближалось с берегом. Наступала ночь. Но, несмотря на плохую видимость, можно было различить белую полосу прибоя. Ясно слышался грозный гул разбивающихся о прибрежные рифы валов. У самого мыса Лопатка судно шло уже вплотную к берегу, накренясь и взлетая на каждой волне. Было такое чувство, что следующей волной оно будет поднято и выброшено на камни. По спине ползли мурашки. На траверзе мыса последовал ряд команд, относящихся к выполнению поворота через фордевинд. Судно покатилось носом под ветер, огибая мыс, и, перейдя линию ветра, резко накренилось на левый борт... Судно... прошло в Охотское море узким проливчиком между рифом и мысом у самой кромки берега. Маневр был блестящий. Выполнен он был в труднейших условиях, с большим риском. Конечно, можно было бы, следуя на более безопасном расстоянии от берега, спуститься южнее и пройти серединой Первого Курильского пролива между рифом и островом Шумшу. Но наш капитан, как мы узнали и впоследствии не раз убеждались в этом, любил рисковать, (показать свое мастерство, удивить и научить. Учиться было чему: маневр завял считанные минуты, и судно было уже на новом курсе в Охотском море".

Пять лет плавания на "Брюханове" стали своеобразной стартовой площадкой для капитана. Он имел возможность увидеть и оценить перемены, происходящие на дальневосточных берегах. Он понял, что не может оставаться в стороне от них. Главное же, утвердился в мысли, что этому сказочному богатому краю нужен настоящий хозяин и он, Дудник, способен взять на себя эту нелегкую ношу. Погони и стычки с браконьерами приносили лишь временное удовлетворение. Пора было налаживать настоящее дело, Он чувствовал в себе для этого и силу, и умение, и смелость. Он рвался в настоящий бой.