"Христосиком он не был, в сусальную обертку этот -храктер не завернешь", - так однажды сказал мне о калане Дуднике близкий ему человек. Можно утверждать: зе начиная с плаваний на "Михаиле", Александр Игнатьевич был ведущим, а не ведомым капитаном. В зрелости o.удвик окончательно сформулировал для себя принцип: В море мной никто командовать не будет". Чувство собственного достоинства, проявившееся очень рано, давало чу большую нравственную силу в труднейших жизненных испытаниях. Было впечатление, что он торопит судьбу, oопытывает удовольствие от ее каверз, расправляясь с ними играючи и беспечно.

И так было во всем.

...Иоганна встретилась ему летом 1931 года в Мольде. В этом небольшом норвежском городке к северу от Бер" гена жила ее многолюдная семья: отец, работавший бухгалтером, мать, две сестры, пятеро братьев. Во времена "великой депрессии" содержать такую семью было непросто, а потому Иоганна стала прорабатывать в мелочной лавке. Не слишком обремененный надзором за постройкой зверобойных шхун, Александр Игнатьевич все чаще находил время для встреч с приглянувшейся ему стройной девушкой 1со светло-каштамавыми волосами. Иоганна долго не решалась пригласить в дом отца - обаятельного советского капитана.

Быстро летели дни заграничной командировки, .скоро Новый год, а там и шхуны будут готовы, и уже гюступило из наркомата распоряжение перегнать их во Владивосток. Привыкший на мир смотреть трезво, отец Иоганны одааж-ды п-рямо опросил Дудника: возьмет ли он его дочь с собой в Россию, ведь девушка, кажется, в интересном положении? "Возьму, непременно возьму, если она согласна и будет виза". В этом мгновенном решении - весь Дудник, К любимым женщинам он умел относиться по-рыцарски, с беспечной удалью, свойственной морякам, видимо, только на берегу. Эта беспечность производила впечатление душевной распахнутости, великодушия, щедрости. Так много было .чистого и нелукавого в этом нередко подвыпившем, иногда скандальном человеке, что женщины тянулись к нему, многое прощали. Вот и теперь ничего не скрывал он о семье во Владивостоке, о разладе в ней: вот такой я, лот так я поступаю, принимайте меня, каков я есть...

Советским консулом в Бергене был некий грузин, в просьбе молодой четы он не усмотрел нарушения закона и, заговорщицки подмигнув Дуднику, выписал визу на имя Юханны Клеве-Дудник. В начале нового, 1932 года норвежская девушка отправилась на шхуне "Темп" в невиданное по расстояниям свадебное путешествие. Из Бергена во Владивосток южным морским путем судно вел ее избранник.

Иоганне шел двадцать первый год, была она изящно-худощава, характер имела мяпкий и уступчивый, очень стеснительный. Ее скромность и позднее, на "Алеуте", удивляла наших женщин. Теперь же, в плавании на "Темпе" она, в ожидании ребенка, была несколько подавлена тем. что ей постепенно открывалось в новой жизни.

...Ссора вспыхнула поздно вечером на переходе Индийским океаном - Иоганна ужаснулась дикой ревности Дудника. Не помня себя, выбежала из каюты на палубу и бросилась за борт.

Немногочисленным свидетелям первых мгновений этой драмы действия Дудника показались неестественно замедленными, как это бывает в жутких снах. Вот он кинулся на мостик и, убедившись, что вахтенный штурман на месте, скомандовал поворот на обратный курс, вновь вернулся в каюту, чтобы через сколько-то томительно длящихся секунд выбежать на палубу с матросским ножом в руке и прыгнуть в море. Иоганна отлично плавала с детства, вода ее не пугала - это Дудник знал, как знал и то, что здесь, в южной, словно подогретой, воде пловцу опасны лишь акулы. Потому и прихватил нож.

Когда "Темп" сделал поворот и вернулся, море было пустынно. Из сгустившейся на востоке черноты беззвучно выкатывалась широкая океанская зыбь, время от времени пологие гребни ее таинственно вспыхивали бело-голубым свечением. Изумрудный Орион, лежа на боку, упрямо пересекал небесный меридиан. Четыре предрассветных часа, переходя с галса на галс, кружилась шхуна в тщетном поиске. И лишь когда старпом сообразил в большей мере учесть снос от течения, поиск был счастливо завершен.

"Шура, поцелуй меня", - сказала Иоганна, увидев своего капитана.

...Во Владивостоке Дуднику деваться было некуда, как только быть принятым вместе с очаровательной иностранкой в своей собственной квартире. Так уверен он был, что не делает ничего дурного, что сумел и в этот раз найти верный тон в разговоре с женой. Чуть позже ей и сыну Александру он оставил эту небольшую, но уютную и хорошо обставленную квартиру и долгие годы был вхож туда, последнее время на правах деда.

Иоганна оказалась достойной подругой капитана. Родился сын Андрей, когда он чуть подрос, вся семья стала ходить в рейсы на "Алеуте". В команде Иоганну уважали за простоту и скромность, за умение многое делать своими руками. В судовую роль она была внесена как переводчица с норвежского. И оказала немалую помощь мужу в его непростых взаимоотношениях с норвежскими гарпунерами. Норвежцам, несомненно, льстило, что их соотечественница- жена капитана советской крупной флотилии, и уже одного^ этого было достаточно, чтобы случавшиеся недоразумения не перерастали разумных рамок. На "Алеуте" Иоганна не чувствовала себя одинокой. Да и земля, у которой шла охота за китами, во многом напоминала родные берега. Поздней осенью по окончании сезона гарпунеры, околотив изрядную сумму в звонкой монете, обычно уезжали до весны в Норвегию. Иоганна передавала с ними подарки в отчий дом, мать в свою очередь пересылала костюмчики и игрушки Андрею.

Андрея на "Алеуте" больше всего интересовали машины. Светловолосого мальчишку постоянно можно было видеть в компании чумазых кочегаров и механиков, в жиротопном цехе, у лебедок на разделочной палубе, в радиорубке. Всюду ему были рады, в каждой каюте он был желанный гость - ни за кем в .море так не скучают взрослые люди, как за детьми. Но больше всего мальчишка любил, набегавшись за день, сидеть на коленях отца, чувствовать его заботливую руку, вдыхать неистребимый табачный запах отцовского кителя.

Как капитан-директору флотилии, Александру Игнатьевичу полагалась большая квартира, обставленная отличной мебелью. Уже после награждения орденом Ленина А. И. Микоян предоставил ему персональную автомашину. Однако все эти внешние атрибуты успеха мало что изменили в привычках капитана. По-прежнему по служебным делом он предпочитал ходить пешком. "Видели бы его походку, - рассказывал мне старый его друг, - залюбуешься! Уже издали было видно - идет Дудник. Стройный, размашистый, костюм как будто только сейчас из-под утюга, башмаки сверкают. И была какая-то во всей его сухощавой фигуре раскованность, властность и, скажу вам, - изящество. Красиво ходил мужик!"

Капитан-директорский оклад, крупные премии позволяли жить на широкую ногу. В доме часто собирались гости - сослуживцы, старые приятели, земляки. Каждую зиму Александр Игнатьевич и Иоганна уезжали в отпуск в Москву, на курорт. В 1935 году, если помнит читатель из первой главы, заехали они в Голую Пристань. Пустынной и неуютной показалась тогда ему широкая Конка под бугристым льдам, обезлюдевшая пристань, да и село, казалось, съежилось под тусклым зимним солнцем, и мало что в нем напоминало о прошлом. Дудник был удивлен, как много появилось у него родни, ближней и дальней, благо, московских подарков хватило на всех...

Дальневосточники в довоенное время-народ чрезвычайно популярный. Их награждали, о них часто писали газеты, сочинялись книги, писатели и журналисты считали за честь поехать в Приморье, на Камчатку, Чукотку. В 1936 году на "Алеуте" побывал фотокорреспондент "Известий" Дмитрий Дебабов, общепризнанный мастер фоторепортажа. Вскоре кадры, сделанные с "вороньего гнезда" китобойца, с палубы китобазы обошли центральную прессу. Вслед ему на флотилии появились "(киношники", и теперь уже в кинотеатрах страны люди смотрели фильм о китобоях, об их геройском - орден Ленина на лацкане форменного пиджака! - капитане. Популярности Александра Игнатьевича чрезвычайно способствовала и жена его прелестная иностранка, старательно и с неподражаемым акцентом выговаривавшая русские слова. В "Метрополе" музыканты взяли по вечерам за правило встречать входивших в зал Дудника и Иоганну трепетной мелодией григовской "Песни Сольвейг". Капитан видел благодарную взволнованность жены и щедро вознаграждал догадливых оркестрантов. А на другой день после получения ордена Александр Игнатьевич распорядился накрыть столы в банкетном зале "Метрополя". Вечер удался на славу, для многих приглашенных он остался памятным событием на долгие годы. Уже поздно ночью, когда .гости разошлись и нужно было убирать зал, Дудник попросил собрать всех обслуживающих этот вечер. Дудник поблагодарил и вручил каждому крупную купюру...

Сегодня, ,с полувекового расстояния, мы многое переосмысливаем в "тридцать пятом и других" годах. И я далек от мысли идеализировать Александра Игнатьевича Дудника. При всей широте своей натуры, при всей нетрадиционности характера, он, как и все, жил в накрепко сложившейся к тому времени административной системе. Системе, основанной на жестком централизме, непререкаемой дисциплине, растворении собственного "я". Уютно ли чувствовал себя Дудник в тисках бюрократического пресса, замечал ли, как-медленно и неуклонно сжимается он? Думаю, чувствовал, замечал, не в море, в море он всегда был свободен и в поступках, и в мыслях, а на берегу, где с каждым приходам все труднее дышалось в тумане чиновного диктата. Не думаю, впрочем, что Дудник поднимался до социального осмысления происходящего - просто привычно пенял иа заевшихся береговых чинодралов, не нюхавших запаха моря. С новой силой рвался он в многомесячный рейс, где все вставало на свои места, где рядом с ним были люди, которые безоглядно доверяли ему и которым доверял он.

Если помнит читатель, на прием к Микояну Дудник нрибыл вместе со своим помощником по политчасти Раевским. В лице Яна Найолеоновича Раевского, большевика с 1918 года, капитан имел на "Алеуте" по-настоящему образцового политработника. Гаевсйий хорошо знал флот: в годы первой мировой войны служил на флотилии Северного Ледовитого океана, (перешедшей в октябре Ш17 года на сторону революции. Затем Балтика, участие в героическом "ледовом походе" боевых судов и транспортов из Ревеля (Таллинна) и Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт в феврале-апреле 1918 года - его целью было предотвращение захвата основных сил Балтийского флота наступающими германскими войсками и белофиннами. Активный участник гражданской войны и последующего мирного строительства, Гаевский был до мозга костей привержен делу партии. Он хорошо знал слабости Дудника и, глубоко уважая ©го недюжинные качества моряка-профессионала, его честность и .прямоту, в иных случаях >мсло и тактично подправйял капитана. Дудник умел уважать и ценить иное мление - в то время это качество тоже не было в особой чести среди жестких руководителей. Еще один штрих к характеру капитана...

При всем этом требовательность Дшиика доходила до жесткости *в1о всем, что касалось дисциплины. Особенно требователен он был \к своим старшим помощникам. Если на человека ее действовали внушения, он тут же списывался на берег и любая протекция бессильна была что-либо изменить. С Дудникам работали, как правило, очень трудолюбивые и (сообразительные в мороком деле люди. Капитан умел замечать и удерживать при себе таких людей.

Владимир Антонович Тверьянович в послевоенное время - главный государственный инспектор по китобойному промыслу, в 1936 году, работая в Мурманске в системе Союзморзверпрома, был командирован Главрыбой "а "Алеут"- оказать технологическую помощь, собрать данные о целесообразности строительства в бухте Моржовой береговой китобойной базы. Со своими делами приезжий специалист справился быстро: провел хронометраж, написал ряд инструкций, наставлений. Однако Дудник успел заметить в залетном спеце неподдельный интерес к "Алеуту" - нечастый случай на памяти капитана. Технолог из Мурманска принял самое живое участие в учебе мастеров, бригадиров и рабочих, что отнюдь не входило в программу команда ровки, проявил хорошие организаторские способности. Дудник постарался запомнить этого молодого человека и в очередной свой приезд к Микояну, как вы помните, "выбил" Тверьяновича на "Алеут" на должность заведующего производством. Вызванный в Москву Тверьянович был растерян: "Куда же мне в море? Жена молодая, только поженились..." Однако Дудник сразил его незамедлительно: "А я что - один плаваю? Тоже с женой, и тоже с молодой и даже с сыном..."

Прошедший тяжелую матросскую школу, Александр Игнатьевич хорошо знал вкус соленого пота цехов "машины", разделочных палуб. Ему был чужд стиль иных старорежмных капитанов, судивших о происходящем на судне из докладов и рапортов помощников. Капитан-директор "Алеута" всегда находил время прийти в "низы", всегда "готов был пустить шутку, от души посмеяться вместе со всеми. Это не было панибратством, как казалось некоторым,- во всем, что касалось работы, порядка на судне, Дудник никому не давал спуску. Плававшие с ним запомнили умение капитана в нужный момент обратиться к коллективу, немногословно, но доходчиво объяснить любую .задачу в рейсе, зажечь людей. Исключительно строго следил он за работой камбуза. Сам отличный кулинар и пекарь, Дудник давно взял за правило лично подбирать поваров в рейс. Очень скоро и надолго среди моряков разнеслось: "а судне у Дудника голодным не будешь.

Многие сподвижники Александра Игнатьевича делились со мной воспоминаниями о капитане. Постепенно проявлялся образ волевого, жесткого, но и обаятельного, смешливого человека, руководителя, в котором причудливо сочетались нередко взаимоисключающие качества. Но признаюсь, плоть и кровь обрел он для меня лишь после того, как узнал я о его нелогичной для китобоя "причуде" - второстепенной, если рассуждать о незаурядном хозяйственном руководителе, и, может быть, ключевой для понимания характера этой противоречивой личности.

При стоянках "Алеута" в бухтах люди получали возможность в хорошую погоду отдохнуть на твердой земле. Судовой катер "Алеутик" доставлял желающих к берегу, и каждый находил себе занятие по вкусу. Женщины на-бюраии охапки ярких северных цветов, находили россыпи ягод, грибов. Рыболовы спешили к шумящим речкам, где на самую примитивную снасть отлично брали гольцы и не так уж трудно было добыть идущего на нерест лосося. Но особенно рвались на берег охотники. Их на "Алеуте" набралось немало, были среди них и первоклассные стрелки. Во главе стояли самые азартные: помиолит Я. Н. Га-евсдаий, штурман В. И. Щетинин и механик Оскар Гинтер, работавший на "Алеуте" еще с перегона его во Владивосток. В бухте Моржовой и раньше было много медведей, но их становилось еще больше, когда ветер разносил по окрестным распадкам запах китовой ворвани с "Алеута". Непуганые мишки совершенно открыто бродили по берегу и склонам сопок, представляя собой идеальные мишени для охотников.

Александр Игнатьевич Дудник был лишен охотничьего азарта, на берег съезжал обычно с фотоаппаратом, ему было жалко этих громадных зверей, беспомощных перед скорострельными винчестерами. Больше того, он стал приходить к ним на выручку: всякий раз, как охотники начинали подбираться к медведям, раздавались густые тревожные гудки "Алеута". В скальном амфитеатре бухты гудки усиливались скачущим эхом, а напуганные страшными звуками звери бросались в сопки. Теперь охота становилась действительно охотой, а не избиением, и сами же охотники потом, остыв от возбуждения, признавали правоту капитана.

Тот же прием, случалось, Александр Игнатьевич ис-тгользовал и при охоте на китов. Кашалоты имеют обыкновение окружать раненного гарпуном товарища, как бы выражая этим сочувствие или удивление беде, с мим приключившейся. Еще драматичней сцены случаются с горбачами, когда те, видя загарпуненного сородича, подплывают к нему и, повернувшись на бок, обхватывают своими длинными грудными .плавниками раненого, как бы пытаясь поддержать его и отвести от китобойца. Однажды был случай, когда три серых кита-самца подошли к смертельно раненной самке и начали поддерживать ее, толкая головами. Гарпунер убивает одного из них, но оставшиеся два продолжают удерживать самку. Пушка снова заряжена, убит второй самец, третьего .при этом сильно стегануло линем, он отошел, нырнул и исчез...

С "Алеута" наблюдать такие сцены, конечно, приходилось н<е часто. Но если случалось, и Душник был на мостике, он решительно тянул рычаг гудка. Низкий незнакомый звук, видимо, был страшней выстрела пушки, и горюющие киты быстро уходили от обреченного товарища. Через некоторое время раздраженный гарпунер-норвежец появлялся перед капитан-директором и громко выражал свое негодование по поводу упущенного заработка...

...В сезон 1937 года флотилия "Алеут" план добычи китов провалила. Такое случилось впервые, и китобои возвращались зимой во Владивосток с решимостью устроить опрос с управленцев-бюрократов, из-за бездеятельности которых было упущено лучшее промысловое время. В порту же оказалось, что их опередили, что виновные уже названы и призваны к суровому ответу. Из рук в руки в командах ходила газета "Красное знамя", а в ней черным по белому: "...китобойная флотилия вышла на промысел с опозданием на месяц. Враги народа, сидевшие в Крабоморзвертресте, сделали все, чтобы сорвать путину..." Многие начинали искренне переживать оттого, что сразу не догадались: вся невезуха в сезоне - от проделок врагов. А тут еще на совещании стахановцев масла подлил Серебряков, замначальника рыбного управления: "...рыбы можно было дать больше на 300-400 тысяч центнеров, если бы сильнее была развернута борьба с последствиями вредительства. Почти половина всех предприятий рыбной промышленности была засорена врагами народа... Они сидели в рыбном управлении, в трестах..." Серебряков подразумевал, очевидно, и началыника собственного уп" давления, замом которого был; теперь стало ясно, почему этого начальника нигде не видно.

А ведь и правда, рассуждали многие, все так складно нижетоя на одну нитку. Всем известно, что в море флотилия вышла 17 мая вместо 15 апреля. Да за этот месяц верную сотню китов можно было взять! Рейс, правда, начали в темпе, за два месяца - 60 процентов плана. Но потом - досадная авария у Карагинского. Той летней ночью "Алеут" проливом Литке переходил за уходящими на север китами из Карагановой) залива в Олюторекий. Пролив Литке довольно широк, от 25 до 45 миль, и только в одном месте суживается косой, далеко выступающей от середины западного берега острова Карагинокого и образующей северный берег бухты Ложных Вестей. Конечно, для любого мало-мальски грамотного судоводителя переход не представлял особой опасности. Видимо, так считал и вахтенный, второй штурман, допустивший грубейшую ошибку,-он не принял во внимание дрейф судна к востоку под влиянием .постоянного в этом месте течения от северо-запада. "Алеут" оказался в опасной близости от косы и задел днищем каменистую мель.

Сейчас Дудник невольно возвращался памятью в ту ночь: все ли сделал правильно, может ли в чем-то упрекнуть себя? И с чистой совестью отвечал: нет, не может. Хотя дело было жарким. От ударов и скрежета, доносившихся откуда-то снизу, на ноги вскочил весь экипаж. Когда замполит Раевский, кое-как одевшись, слетел по трапу в трюм, Дудник уже был там в окружении встревоженных людей. В рубашке с засученными рукавами, нервно жуя папиросу, Александр Игнатьевич одну за другой отдавал команды. Заработали наоосы, откачивая воду, o появившуюся в ,междудонном пространстве. Матросы тащили доски, мешки с цементом. Увидев Раевского, Дудник отвел его в сторону:

- Значит, так... Здесь, в трюме, люди уже делают все, что положено. ,Следующее дело - побыстрей сняться с камней. Щетинин уже занялся промером глубин. Снимать ся будем передним ходом. Впереди и глубина должна быть хорошая, да и держит-то нас, похоже, только за корму. Для верности дадим еще дифферент на нос, корма пойдет легче. Потом - пластырь. Старпом с боцманом уже готовят. Зайдем в бухту, поставим цементные ящики...

Объясняя Раевскому ситуацию и план действий, Дудник имел в виду строжайшее уставное требование: в подобных случаях решения он был обязан принимать только по согласованию с замполитом.

- Хорошо, Александр Игнатьевич. Думаю, так будет правильно. В моей поддержке не сомневайтесь.

Внешне Дудиик ничем особенно не выдавал своего волнения, может, только курил беспрерывно да еще удивительно бесстрастным голосом посоветовал второму штурману пока не попадаться ему на глаза. На мостике сам встал за машинный телеграф, чуть задумался, как бы пытаясь поточней представить себе положение грузного корпуса "Алеута" на камнях. Тяжко заработал винт, выталкивая из посеревшей на рассвете утробы моря мощную кильватерную струю. Судно крупно задрожало, и тотчас вновь загромыхало под килем. Людям, свесившимся над бортом, казалось, что база еще дальше наползает на каменную гряду, и они в недоумении смотрели на мостик: Что они там, с ума посходили? Но Дудник знал, что делает. Под днищем еще грохотало, а он уже уловил плавную качку от "оса. В последний раз гулко грохнуло о днище, и "Алеут" вырвался из западни.

На мостике появились мастера, механики, доложили, что в трюмах пока сухо, признаков повреждения жировых и водяных танков нет, продукция, кажется, не пострадала, но в междудонном пространстве вода прибывает, несмотря на усиленную работу насосов. Палубная команда уже разворачивала на палубе тяжеленный пластырь, старпом с боцманом командовали заводской стрелой, подготовкой оснастки. Заводить пластырь вслепую - дело ненадежное, водолаза же на китобазе нет. Сомнения разрешил третий штурман Владимир Иванович Щетинин, родной брат Анны Ивановны, вызвавшийся поднырнуть лад "Алеут" и поточней определить характер и место пробоин. Работали быстро, но без лишней суеты, прислушиваясь к командам капитана, который, свесившись над бортом, время от времени переговаривался со Щетининым. Владимир Иванович уже побывал в ледяной воде на глубине и теперь, забравшись в шлюпку, отогревался под тулупом.

Пластырь поставили точно по месту, он надежно перекрыл пробоины в детище, и "Алеут" взял курс на бухту Карага. В трюме тем временем разводили цемент, готовили опалубку. Дудник самолично излазил все междудонное пространство, определив место для цементных ящиков, а затем проследил за их установкой. Последствия аварии были ликвидированы без какого-либо заметного ущерба для промысла. Цементные же ящики были настолько прочно установлены, что потом весной во Владивостоке рабочие дока изрядно помучились, отбивая их от металла...

Словом, Дуднику да и всему экипажу не в чем было упрекнуть себя - они действовали грамотно, четко и умело. Но речи о врагах, внедрившихся всюду, стаиаввдгись все громче, и невольные сомнения все гуще теснились в головах. Ведь нашлись же после той ночи среди комсостава паникеры во главе со старшим механиком Вистиным и его помощником, требовавшие .прекратить промысел китов и увести флотилию во Владивосток... Кому это было бы на руку? Конечно, врагам народа. И кто, как не они, устроили так, что флотилия свернула работу? Вышел угаль, кончилась вода, в Провидении в бункере отказали, семь дней тянулась радиопереписка с Владивостоком, пока не разрешали взять 700 тонн с проходящего "Уэлена". Надолго- его не хватило, а когда в Петропавловске с трудом достали еще 1500 тонн угля и попытались выйти в Олюторакий залив, откуда еще не ушли киты, помешали циклоны. Они так рано начались в тридцать седьмом! Правда, потом от Петропавловска китобойцы почти ежедневно выбегали на охоту в Авачинсшй залив, но 2-3 кита ,в день - это не работа. А потом опять вышел весь уголь, и с 18 ноября почти до самого Нового года флотилия простояла в ковше в ожидании бункера. Разве не чувствуется во всей этой цепи злоключений вражья рука?.. Александр Игнатьевич Дудник с двадцатых годов вволю насмотрелся на всякие хозяйственные несуразицы, понимал, в какую непомерную цену иной раз обходится малограмотная ретивость новых чиновников. К ней он, в частности, относил и ничем не оправданный ежегодный рост плана убоя китов. За каких-то пять лет он подскочил в два с половиной раза, и при этом никто не задумывался: а что же будет через пять-десять лет? Последнее время, наблюдая ход промысла в районах моря, еще недавно изобиловавших .китами, Дудник начинал понимать, что ошибался в своих расчетах на долголетнюю щедрость природы. Еще в рейсе капитан поймал себя на том, как болезненно переживает исчезновение синих китов-бйювалов. Резко уменьшились встречи с финвалами и горбачами. Правда, удалось почти удвоить число загарпуненных кашалотов. Но ведь завтра и кашалотов станет меньше. Неужто, и здесь вражий умысел? Нет, только наша собственная бесхозяйственность, спешка. Если вешать ярлыки, не разбираясь, можно договориться до многого...

Неразборчивый в средствах "доброжелатель:", в принципе, может поставить ему, Дуднику, в вину и тот факт, что в сезон тридцать седьмого он наполовину ограничил действия норвежских гарпунеров, предоставив право стрельбы по китам доморощенным пушкарям. Действительно, почти в самом начале рейса Александр Игнатьевич отдал приказ о самостоятельном обучении капитанов гарпунерскому делу. Теперь один день поиск китов и охоту вел .норвежец, на другой день его место у пушки занимал капитан. И это решение Дудника - на "Алеуте" все считали так - оправдалось. И Зарва, капитан "Трудфронта", и Пургин, капитан "Авангарда", ненамного отстали от Хаугена и Эмведта. У нас появились собственные гарпунеры, и уже в следующем рейсе можно было отказываться от услуг иностранцев. Новая на флотилии должность капитана-гарпунера- это его, Дудника, заслуга. Любой "доброжелатель" по этой части будет бит фактами. А они, как сказал великий вождь и учитель, упрямая вещь...

Дудиик ни на миг не верил, что какие-то ")враги народа" умышленно оставили флотилию без угля. В тягостное недоумение повергла его ожесточенная кампания разоблачительства. От знакомых капитанов, с которыми приходилось иметь дело в рейсе, Дудник знай о необычном оживлении на линии Владивосток - бухта Нагаева. За короткую летне-осеннюю навигацию в эту северную охото-морскую бухту, куда он в свое время на "Брюханове" заходил за водой, теперь доставляли бесчисленные тысячи заключенных. Для этой цели Дальстроем фрахтовались пароходы, трюмы которых сразу же переустраивались на тюремный манер - с решетками, запорами, нарами. За прибрежным увалом, в котловине, как "а дрожжах, говорят, рос новый город Магадам, а из него на север гнали этапами невиданное множество людей - на таежные прииски, в ледяные штольни рудников - за желтым колымским золотом.

Александр Ипнатьевич видел, как тяжко переживал происходящее Ян Наполеоновнч -Раевский, и был благодарен ему - даже в самые трудные времена на "Алеуте", когда не было угля, валился план, комиссар не впадал в горячку угроз и разоблачительства, спокойно и требовательно вел политическую работу, умело руководил соревнованием на флотилии. Очень хорошо показал себя в рейсе и новый заведующий производством Владимир Антонович Тверьянович. Вынужденные простои хотя и беспокоили его чрезвычайно, однако не выбивали из колеи. Тверь-яншич по своему усмотрению создал на "Алеуте" двух-ступенную школу, где наладил обучение рабочих и бригадиров основам технологии обработки китов, добился заметного роста профессионализма, особенно среди молодежи.

Тем временем, первого марта 1937 года было объявлено о завершении следствия по делу "правотроцкистско-го блока" - Бухарин, Рыков, Крестинюкий... И тотчас взметнулась волна митингов, собраний, требующих расправ и крови. Газеты зашлись в извержении потоков ненависти и проклятий. Вскоре начали публиковать стенограммы открывшегося в Москве процесса. Смертные приговоры всем подсудимым вызвали новый приступ кровавой эйфории...

Кошмар тех дней, искусно подогреваемый из центра, пока что стороной обходил "Алеут", где люди изо всех сил старались ускорить выход в море. На собрании краевого актива рыбников выступление Раевского, в отличие от многих, прозвучало по-деловому и конкретно, комиссар флотилии не позволил себе опуститься до истеричных призывов к "бдительности" и скоропалительному выявлению "врагов народа".

В частности, он сказал:

- Приказ по тресту обязывает нас закончить ремонт китобазы к 15 мая. Мы не согласны с этим, так как считаем, что ремонт можно закончить к 1 мая. Как месяц назад наши рабочие сумели через голову техотдела треста разместить в мастерских наши важнейшие заказы, так и сейчас мы вызвали на соревнование рабочих завода имени Ворошилова, ремонтирующих "Алеут"...

А маховик репрессий во Владивостоке набирал ход. Уже не только из газет, а большей частью друг от друга люди узнавали, кого взяли минувшей ночью, над кем нависла зловещая тень. Арестован управляющий Крабомор-звертреста Юрченок, в газете появились политические обвинения в адрес начальника политотдела треста Кукушкина и секретаря парткома Ильевского. Вскоре разнесся слух об аресте "матерого врага" Журавлева, председателя облисполкома, о "разоблачении" секретаря горкома Вар-фол омеева...

В четверг 26 мая открылась 8-я городская партконференция. Ее предваряло появившееся в "Красном знамени" раболепствующее обращение к вождю всех народов: "...Но мы признаем, товарищ Сталин, что еще многое не сделали, чтобы до конца претворить в жизнь Твои указания... У нас недостаточно быстро проходит ликвидация последствий вредительства, плохо выполняются хозяйственные планы, до конца не доведена очистка своих партийных рядов от замаскировавшихся врагов народа". Доклад на конференции сделал Митраков, первый секретарь горкома. А уже на другой день "Красное знамя" подвергло доклад уничтожающей критике. Цитировались и выступления "прозревших" делегатов-каждый спешил откреститься от Митракова, бросить в него камень. Лишь один человек, командующий Тихоокеанским флотом, флагман 2-го ранга Николай Герасимович Кузнецов, впоследствии Главнокомандующий Военно-Морскими Силами страны, сумел в атмосфере политической поножовщины сохранить достоинство и ясность мысли. Он не стал кого-либо разоблачать или бросать вдогонку притворно-яростные слова, он просто сказал:

- Прикрывать свою бездеятельность последствиями вредительства нельзя. Некоторые руководители так делают. Мы обязаны работников оценивать не по их речам, а по работе.

Дела же на "Алеуте", вернемся к нему, шли с большим "крипом. Одного старания .команды явно не хватало, а завод и мастерские на берегу по горло увязли в невыполненных заказах. И со стороны было видно, что не осталось там людей, способных грамотно поставить дело, навести элементарный порядок. А ведь еще вчера эти люди там были. Никто не спрашивал, где они, уже и это было опасно. Мало чего можно было добиться и в тресте, словно паралич охватил громоздкую контору на Пекинской, 6. Три раза назывался срак окончания ремонта китобазы и каждый раз он срывался. Лишь 19 мая "Алеут" вышел из дока, но "хвостов" оставалось множество. Не были завершены центровка гребных валов и ремонт ветрогонов главных котлов, не отрегулированы 30-тошше лебедки, не собрано рефрижераторное устройство, даже не начинался ремонт жилых помещений, которые все эти месяцы использовались под общежитие для рабочих. Не все ладно было и с кадрами. Если рядовой состав флотилии, состоящий в основном из старых промысловиков, был уже скомплектован, то среди комсостава оставались вакансии: старпом на китобазу, вторые и третьи штурмана на "Авангард" и "Трудфронт". Беды накатывались смежным комом...

...Как-то в начале июня Александр Игнатьевич довольно поздно возвращался с "Алеута" домой и, поднявшись вверх по Китайской, обернулся назад. Золотой Рог лежал перед ним, подмигивая множествам огней. Внушительный силуэт китобазы угадывался по самому большому овалу света. Рядом, прижавшись друг к другу, сиротливо светили топовыми огнями три китобойца. На них все было готово к отходу, и Дудник который уже день чувствовал растущее нетерпение капитанов. Он и сам был бы рад сняться с якорей ,хоть сегодня, к этому его подбивало, прямо-таки толкало гнетущее чувство, прокравшееся в душу с недавних пор. Но как уйдешь, если оставались недоделки, с которыми не справиться в море? Сейчас, обернувшись назад и глядя на Золотой Рог, на огни .флотилии, которой он командует уже шесть лет, Дудник вдруг совершенно я1Сно осознал неминуемое: "Алеут" уйдет в море без него...

Почти через полсотни лет вот что вспомнил о событиях мая - июня 1938 года ,во Владивостоке Владимир Антонович Тверьянович, высокий седой старик, давно вышедший на пенсию и скромно живущий в небольшой кооперативной квартире в Москве:

- Было это незадолго до отхода "Алеута" в рейс. Пошел вечером прогуляться по городу, смотрю - останавливается рядом знакомая "эмка", и Александр Игнатьевич дружеским жестом приглашает в машину. Садись, говорит, покатаемся. Поездили мы с мим, о делах потолковали, как это у нас, русских, водится, а потом он и говорит: "Теперь в "Версаль" завернем, поужинаем". Поехали, сели за . столик. Помнится еще - заказ от нас принял Барботько, ресторатор, брат известного капитана. Любил Александр Игнатьевич вечер весело провести в ресторане, в компании, только сейчас, смотрю, как будто сломалось что-то в человеке. Говорим о том, о сем, а потом он задумался "друг, взгляд странный такой стал и говорит мне: "Спасибо, Владимир Антонович, за работу. Крепко помог ты мне, плавать бы нам вместе... Только вот теперь не знаю, получится ли. Очень уж на душе неважно, предчувствие словно какое. Сам видишь, что творится вокруг... Вот и хочу тебя просить: если что случится со мной, знай - ни в чем и ни перед кем не виноват. Прошу верить мне".

Почерк арестов в те годы "от Москвы до самых до окраин" во многом был схож. Люди в форме НКВД появились иа "Алеуте" в последнюю ночь перед выходом в море. Китобаза была уже выведена на рейд, в кильватер ей (встали китобойцы. Катера доставляли с пристани последних загулявших в городе моряков, отвозили обратно провожающих. Оставалось совершить формальности со службой капитана порта. Однако вместо ее представителей на катере портофлота прибыла группа агентов. Побледневший вахтенный помощник провел их в кабинет капитан-директора. Говорят, Дудник даже в эти минуты не изменил обычной манеры поведения, не согнал с лица характерный улыбчивый прищур. Именно эту подробность запомнил один из давнишних завистников капитана - как проявление, по его мнению, неслыханной наглости, дерзкой непочтительности к властям...

Тщательный обыск кабинета и спальни ничего, не дал, не в привычках хозяина было упрятывать что-либо далеко. Вороненый браунинг, полученный в Аяне в подарок от комбрига Вострецова, лежал на своем обычном месте - в правом верхнем ящике письменного стола, орден Ленина, как всегда, был надежно привинчен к левому лацкану форменного пиджака, шкура белого медведя - память о выходе флотилии в Чукотское море - тускло серебрилась на полу спальни. Все было отобрано без объяснений. Исключение составил крупный породистый щенок: "оперы" реквизировали его якобы для будущей сторожевой службы. А потам Александру Игнатьевичу приказали срочно передать все дела. Вахтенный был послан за Семеном Ивановичем Кисселом, дублером капитан-директора. Киссел и довел "Алеут" до Сахалина, где нужно было взять угольный бункер, а уже там в командование флотилией вступил Николай Александрович Егоров, бывший до этого капитаном краболова "Коряк".

...Следственная камера тюрьмы, -куда Дудника втолкнули утром 18 июня, оказалась переполненной до отказа. На двухъярусных нарах лежали вповалку, и староста камеры, выборное начальство, указал ему на пол под нары:

- Пока там располагайтесь. Освободится место, переберетесь наверх.

Публика в камере - это он заметил сразу - в большинстве своем была интеллигенткой. У каждого угадывались свое дело, своя борьба, свой характер, свой запас душевных сил. Хватит ли их ему, Дуднику, когда его тоже поведут через большой двор, в здание, куда арестованных сопровождали конвоиры? Что скажет ему следователь? О чем спросит? Будет ли это какое-нибудь недоразумение, вроде шитого на скорую руку "норвежского дела", - благо, поводов, если смотреть через кривое зеркало, более чем достаточно? Или что-нибудь поновей? Зеркало оказалось кривее, чем он думал.

- Мы располагаем надежными свидетельствами о ваших давних преступных связях с японской разведкой...

Манера следователя с каким-то своеобразным почтением произносить главные обвинительные слова выдавала в нем свежего выученика скоротечных юридических курсов.

- ...Давно известны ваши преступные намерения продать китобойную флотилию японскому рыбопромышленному концерну "Ничиро". Долгие годы свой подлый замысел вы умело маскировали искусной имитацией массового ударничества и .встречными промфинпланами. Но перед пролетарской бдительностью бессилен самый изощренный враг...

Капитан Дудник много раз бывал в Японии. Однажды значительную часть страны - из Хакодате в Кобе - пересек по железной дороге. Произошел тогда с ним один памятный эпизод. Он ехал в Кобе принять из ремонта "Тунгус" и для удобства решил привезти с собой зарплату экипажу. Приличная сумма в иенах находилась в кожаной сумке, которую в поездке Дудник засунул под подушку. Утром перед прибытием поезда поднялся пораньше, вышел из купе умыться. Возвращается - постель убрана, сумки нет. Конечно, испугался. Через минуту вошел слуга-японец, вежливо извинился и положил на стол сумку... Теперь, подробнейшим образом рассказывая следователю обстоятельства каждого своего посещения Японии, о случае в поездке Александр Игнатьевич промолчал. Уж очень заманчивой сюжетной заготовкой мог показаться этот эпизод людям "железного наркома" Николая Ивановича Ежова. Если ,бы знал тогда капитан, насколько неважно это было для них. Пироги пекли и на куда более слабых дрожжах...

Недели через две следователь с видом игрока, заполучившего наконец-то козырную карту, выложил на стол показания неведомого Дуднику моряка: тому якобы давно были известны детали тайного сговора капитан-директора с японцами. Следователь дал прочесть Дуднику еще одну казенную бумагу: некто свидетельствовал, как однажды в ресторане Александр Игнатьевич предлагал купить у него орден Ленина. Вот тогда на какой-то миг гнев затмил рассудок капитана... Через четверть часа его тычками прикладов прогнали через пустынный двор, швырнули на порог камеры. Жестоко избитый, он не сразу пришел в себя и долго еще слышался ему истеричный визг следователя, на который тогда в кабинет вбежал конвоир.

Как ни странно;, но случившееся добавило Александру Игнатьевичу сил. Какое-то новое чувство сближало его теперь с людьми, сидевшими рядом. Он стал приглядываться к ним, прислушиваться и вскоре выделил для себя тех, кто в общих разговорах меньше всего говорил о своей беде. Седоголовый профессор из университета взял себе за правило каждый вечер рассказывать добровольным слушателям что-либо из древней истории, обильно цитируя "Илиаду". Общие интересы оказались у двух инженеров, из которых следователи вот уже несколько месяцев тщетно выбивали признания во вредительстве. Раздобыв где-то таблетки аспирина, они выписывали ими на досках пола замысловатые формулы, строили чертежи - вели нескончаемые технические споры. Убедившись в искренней расположенности аудитории, свою часть публичных лекций взял на себя Дудник. Ему было что рассказать о своих плаваниях, об увиденном, передуманном, пережитом...

А допросы продолжались. Молчаливые конвоиры то и дело уводили в ночь арестованных и не всегда возвращали их назад. Однажды утром вся камера в оцепенении смотрела на покойника - истерзанный побоями пожилой инженер-железнодорожник не выдержал и ночью незаметно для всех повесился на нарах.

Чудовищная нелепость обвинений продолжала висеть над капитаном. На .каждом допросе следователь с мерзкой улыбочкой городил очередные небылицы, крикам и угрозами пытался заставить Дудника пойти на лжесвидетельство. И конечно же, не упускал случая поглумиться над обстоятельствами женитьбы Дудника на иностранке. Вот он, ярчайший пример коварства буржуазных разведок! Дудник слушал этот бред, но сердце против воли тревожно сжималось: что с Иоганной?

Месяц шей за месяцем. Давно .кончилась малоснежная владивостокская зима, в туманах и дождях тянулось лето, но по-прежнему ничего не знал Александр Игнатьевич о жене и детях. Да, детях - ведь при аресте Иоганна была в .положении. Кто он, второй ребенок, - сын, дочь? Как они без него? Все, что говорилось следователями на допросах, уловки, к которым они той дело прибегали, давали надежду иа то, что Иоганна ,не арестована. К тому же она сохранила норвежское подданство, а это, твердил он себе, по закону должно было оградить ее от произвола. А с другой стороны, где они, эти законы, оградили ли они от произвола его?..

Осенью в поведении следователей и тюремщиков произошли .непонятные перемены. Стали меньше бить на допросах, чуть сытней стала баланда, прошел слух, что кого-то выпустили. На последних допросах Александр Игнатьевич уловил нотки неуверенности как в поведении, так и в речах следователей, и тогда, после некоторых раздумий, решился перейти в атаку. С возмущением отвергнув очередную нелепицу о связях через Иоганну с иностранной разведкой, Дудник объявил об отказе от тюремной пищи. Он и сам не предполагал, какой скандал среди церберов вызовет его голодовка! Ему угрожали, его уговаривали и даже пытались соблазнить обедами, доставленными из столовой для тюремного начальства. Что-то там происходило в "верхах", отчего нельзя было скрутить строптивого узника в бараний рог. На десятые сутки Дудника, чуть живого, приволокли на очередной допрос. За столом в знакомом кабинете вместо прежних следователей он увидел другие лица.

...Открылись двери тюрьмы перед Дудником еще через два месяца. 16 января 1940 года его доставили в первый спецотдел краевого управления НКВД. Оперуполномоченный в присутствии начальника отдела объявил ему о прекращении дела, выдал соответствующую справку, потребовал полного молчания обо всем, что происходило с ним в последние восемнадцать месяцев. А через пару недель, вызванный повесткой в прокуратуру, Александр Игнатьевич давал показания против своих истязателей - они были арестованы и отданы под суд.

Это потом, через много лет Дуднику станет ясно, как крупно ему повезло. Именно на те полтора года, что он просидел во владивостокской тюрьме, пришлась "пересменка" хозяев Лубянки - Берия сменил Ежова. А тогда, короткой оттепелью, хотелось верить в то, что справедливость наконец снизошла на страну. Хотелось забыть, как кошмарный сон, ужас ночных допросов, побои и то, что страшнее побоев - медленное подавление личности. Но забыть не удалось никогда. Александр Игнатьевич вышел на волю внешне здоровым человеком - не на костылях, не с рукой на перевязи, не с туберкулезным румянцем. Но перелом случился - в душе, которой отныне суждено было сгорать на жестоком костре воспоминаний. Кто и когда сосчитает эти невидимые жертвы - "отходы" сталинской мясорубки? Кто оценит развеянные по ветру крупицы смятенной человеческой совести?

Иоганна стойко выдержала весть о его аресте. Видно, надеялась: все выяснится, он вернется домой. Но шло время. Что могла она противопоставить кошмарам, неумолимо надвигавшимся на нее?! Пыталась найти себе хоть какую-то работу-"руки у нее были умелые, но везде отказывали с порога -иностранка, жена "врага народа". Своим чередом пришел срок - родилась девочка. Андрюша оказал: "Давай назовем Светланкой. В жилконторе стали грозить выселением из квартиры. Прежние знакомые исчезли. У кого найти помощь? От переживаний пропало молоко. Начала продавать мебель, неумело, за бесценок. Пытались купить билеты на московский поезд - кассиры, услышав ее выговор, захлопывали окошки, начальство старалось побыстрей выпроводить на улицу. Нашлась все же сердобольная женщина, помогла достать билеты...

Другие подробности этого мученического исхода из чужой и страшной страны в промороженном общем вагоне через заледенелую Сибирь, под неусыпное сопровождение недобрых глаз и слав, с младенцем, заболевшим менингитом и умершим сразу же по приезде в Москву, с добрыми и не очень лицами соотечественников в посольстве, с выездом на родину, с последними метрами перед порогам отчего дома - другие подробности Дудник узнает почти через тридцать лет, в глубокой старости...