Эту историю рассказал еще во времена моей молодости старший брат моего тестя, Лев Арефьевич Комаров. Их большая семья стала первыми поселенцами в Шкотово, переселившись на вольные хлеба из Перми. Надо сказать, что царское правительство выделяло по сто десятин земли тем, кто поселялся на хуторах, включавших участок леса или ручей. Но послушаем самого Льва Арефьевича:

- Добрались мы на благодатные и богатые приморские земли только на третий год. Транссибирская магистраль еще не была проложена, и часть пути пришлось проделать обозами. Для хлебопашества выделялась отдельная земля, так называемые заимки. Наша семья занималась хлебопашеством и рыбной ловлей. В районе Шкотово была хорошая охота, росло много кедрового леса. Заготавливали множество кедровых орехов.

Как я помню себя, в наших селах проживало много китайцев и корейцев. Вражды между нами особой не было. С детства мы знали китайский и корейский языки. Не иероглифы, конечно, но разговаривать могли свободно. Знание языков облегчало нашу жизнь и общение.

В годы гражданской войны мы с братом партизанили в отряде товарища Шевченко. Но кончились гражданская война и интервенция. Многие из жителей Шкотово завербовались на рыбные промыслы. Рыбалок было много по всему дальневосточному побережью, северному Сахалину и Амуру. Зимой во Владивостоке сколачивались артели и весной на зафрахтованном пароходе добирались до места назначения.

В 1932 г. я работал в бухте Терней на рыбалке неводчиком. После окончания рыбалки меня назначили сдавать рыбопродукцию во Владивостоке. После сдачи рыбы я остался зимовать у себя дома, в Шкотово, а весной надо было возвратиться в Терней, готовиться к следующей путине.

Весной 1933 г. я был во Владивостоке и ждал попутного парохода в бухту Терней. В это время как раз началась кампания по борьбе с шовинизмом. Что же представлял собой этот шовинизм? Это когда русский называл украинца хохлом, узбека - сартом, украинец русского - кацапом, грузина - капказским человеком, еврея - жидом. А на Дальнем Востоке китайца называли фазаном, или, иначе, фырганом.

В царское время почему-то на этой почве столкновений не было, и из этого проблемы никто не делал. В 1916 г. я стал свидетелем такого случая. В китайской лавочке офицер попросил китайца-лавочника продать ему календарь с портретом царя Николая II. То ли китайцу неудобно было снять и подать этот календарь офицеру, то ли еще по какой-то причине, но он стал отнекиваться, а офицер настаивал. Наконец китаец взял календарь с рисунком "Три богатыря" Васнецова и, протягивая его офицеру, сказал: "Возьми вот этот календарь. А этот не бери. Его царь - дурака". На что офицер возмутился и сказал китайцу: "Как же ты, чужеземец, живешь на русской земле и ругаешь нашего царя?!" Позвали дежурившего неподалеку полицейского. Подошедший полицейский уяснил суть дела, составил протокол и оштрафовал лавочника-китайца на двадцать пять рублей. Надо сказать, что такая сумма в то время была весьма ощутимой. Хороший костюм стоил около сорока рублей.

Наступили 1930-е гг., и началась пресловутая борьба с шовинизмом. И пришлось мне наблюдать уже другую сцену. На суйфунском рынке у киоска стояла очередь. В нее пытался вклиниться китаец, а его вытаскивал за рукав русский мужик со словами: "А ты куда, птичка, лезешь без очереди?" На что китаец ответил: "Твоя чего, марга пи (китайское ругательство. - Авт.), говори "птичка"? Боись сказать "фазана"? Шовиниза, шовиниза!" И ведь по тогдашнему постановлению мог русский мужик за свой "шовинизм" схлопотать несколько лет тюрьмы!

А вскоре и мне пришлось на своей шкуре испытать, как наши власти боролись с шовинизмом. Я остановился в частной гостинице, прожил там три дня. Наконец, договорился с капитаном одного небольшого буксира, что он возьмет меня пассажиром до Тернея. Но капитан сказал мне, что у него нет уверенности, что они завтра будут сниматься, могут и задержаться. Чемодан с вещичками я оставил на буксире и вернулся в гостиницу. На всякий случай на другой день заплатил хозяйке гостиницы за день вперед и сказал, чтобы для страховки она ночевать в номер никого не пускала, вдруг отход сорвется.

На другой день худшие опасения подтвердились: к вечеру стало ясно, что отхода не будет. Поздним вечером я пришел в гостиницу. Но хозяйка меня огорошила, заявив, что, несмотря на ее протесты, номер занял постоялец-кореец. На мое требование освободить номер, так как за него уже заплачено вперед, он ответил отказом. Такая его наглость меня возмутила, и я, недолго думая, в этой перепалке смазал его по шее. Кореец выскочил из гостиницы, а я улегся спать. Но примерно через час он вернулся с двумя милиционерами, и повели меня в близлежащее отделение милиции.

В то время отдельных камер для такого рода нарушителей не было, и меня усадили в общую огороженную барьером площадку, где находилось десятка полтора бродяг и мелкого жулья. Ночь коротать пришлось кому на жесткой лавке, а кому - на заплеванном полу. Ругал я себя, конечно, за случившееся, но ничего изменить уже было нельзя.

Около семи утра я закемарил. И вдруг слышу голос над моей головой: "Лева, как ты попал в такое общество? На тебя это не похоже!" К моему удивлению, это оказался приятель по молодым годам Гриша Пономарев, мы вместе партизанили в отряде Шевченко. Он был заместителем начальника райотдела милиции. Завел меня в свой кабинет и спросил, что произошло, как я оказался в этом заведении. Рассказал, как все было. Спросил он меня, чем я сейчас занимаюсь, все-таки давно мы с ним не виделись. Пояснил, что сейчас добираюсь на место работы в Терней. "Твое счастье, что ты встретил меня, - сказал мне Гриша. - У нас сейчас началась кампания по борьбе с шовинизмом. Сколько уже пересадили людей! Срок два или три года - как разменная монета. А твое положение незавидное. Этот кореец работает следователем в нашем отделении. Так что ты можешь схлопотать до пяти лет. И защитить тебя я не смогу. Единственное, что для тебя могу сделать, так это сейчас же отпустить, пока он не пришел на работу. Но ты сейчас же на любом катере уходи из Владивостока. А то он тебя найдет на дне океана".

Обидно мне было, что шовинизм этот тут был ни при чем. Точно так же я мог дать по шее за наглость любому мужику, независимо от его национальности. Но сейчас все складывалось в пользу "пострадавшего" корейца - и борьба с шовинизмом, и служебное положение.

Попрощался я со своим спасителем и быстро поспешил на буксир, не заходя к хозяйке гостиницы. На мое счастье, на буксире уже готовили машину, собирались отходить. Когда отдали концы и подошли к мысу Голдобин, я облегченно вздохнул.

По прибытии в Терней я с перепугу остался работать там постоянно. Выезжать во Владивосток желания не возникало. Появился я там только в 1937 г., и то ненадолго.

Но тут уже началось другое время, пострашнее. Стало не до шовинизма. Китайцев и корейцев выселяли с Дальнего Востока в Казахстан и еще куда-то. Все получилось по словам Великого Вождя и Учителя: "Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы". Когда на нашем Дальнем Востоке не осталось корейцев и китайцев, то и само понятие "шовинизм" исчезло…

Вот такую историю рассказал мне Лев Арефьевич. Я не удержался и спросил его, не доводилось ли ему встречаться со своим спасителем Гришей Пономаревым. На что он мне ответил: "Да нет, не пришлось. Началась Великая Отечественная война. Гриша был парень честный и порядочный, попросился на фронт добровольцем, хотя мог остаться по брони, которую имел как руководящий работник милиции. Попал на передовую и сложил свою голову в боях под Москвой. Не помоги он мне тогда, кто знает, как сложилась бы моя жизнь".