Глава 32

Дом одинокой пенсионерки Татьяны Сытиной стоял на самом краю деревни, на небольшой возвышенности, начинавшейся возле леса метрах в двухстах от дома, и плавно спускавшейся к речке. Если таковой можно считать журчавший в неглубоком овраге ручей, набирающий настоящую силу один раз в году, в весеннее половодье. Противоположная сторона оврага представляла собой ровное поле, простиравшееся вдаль на целый километр, и было странно видеть, что такой большой участок земли оставался бесхозным и брошенным. Причем на протяжении не одного года, а нескольких. Для столь неутешительного вывода не обязательно быть агрономом или хлеборобом, достаточно повести взглядом за "речку", и отметить чужеродность произраставших на поле молоденьких березок. В одних местах юные лесные пришельцы стояли поодиночке, в других - группами, словно не до конца уверенные в правильности прихода на хлеборобный некогда участок, поражаясь своей смелости, и потому держась вместе. Если так пойдет дальше, если в ближайшие год-два плуг не коснется этой земли, то еще лет через пять лес подступит к деревне вплотную. С обеих сторон. А к дому Татьяны Павловны и вовсе со всех трех сторон. Деревня окажется непосредственно в лесу, жить станет боязно.

Олеся поежилась. Осмотрелась по сторонам, представила, как со всех сторон прямо к окнам плотной стеной надвигаются деревья, и решила, что в такой глуши жить не смогла бы. Хотя природа тут изумительная, кругом первобытная красота, никем нетронутая и не нарушаемая. За всю неделю, что она тут находится, никакого транспорта, никаких посторонних звуков, кроме рева коров, блеянья овец да петушиного кукареку по ночам. А днем веселого беззаботного щебетанья этих вот созданий. Девушка с улыбкой посмотрела на неугомонный выводок желтеньких крошек, не обращавших внимания ни на охранявшую их молодую хозяйку, ни на наседку-мать, и занятых сами собой. Достала из пакета вареное яйцо, раскрошила на мелкие кусочки, как велела Татьяна Павловна. Цыплята на еду налетели дружно, вмиг расхватили, и так же дружно, веером, разбежались в разные стороны. Наседка что-то выговаривала на своем курином наречии, и ловко выхватывала из щедрых рук лакомые куски. Сама при этом не съела ни крошки, а только мельчила, и бросала "деткам". Материнское чувство.

Вот и верь после этого утверждению про куриные мозги. Это не инстинкт, а забота, и ворчание наседки есть не что иное, как терпеливые объяснения и поучения. Воспитание.

- Поешь, поешь сама, - увещевала девушка, подсовывая наседке лакомство, - яиц хватит, еще сварим. Поешь, а то вся исхудала.

Наседка к своей худобе интереса не проявляла, и по-прежнему все до последнего кусочка отдавала детям. Все как у людей. Девушка достала из пакета свежий огурец, разрезала пополам, протянула цыплятам. Вместо воды, на десерт. Те обступили диковинный продукт, однако без разрешения матери пробовать не решились, и зачирикали. Наседка подошла, клюнула огурец, кыркнула - "можно", и два десятка маленьких клювиков разом и жадно накинулись на деликатес. Вот и поверь, что куры не разговаривают между собой. Еще как разговаривают.

- Ну что, наелись? На волю хотите? Сейчас, выпущу. Только далеко не уходите, лес кругом.

Едва хозяйка открыла дверь, как цыплята бросили свои занятия, и устремились к выходу, торопясь погреться на солнышке, повозиться в травке. Их нетерпение сквозило в каждом движении, в возросшем щебетании, однако за порог не переступали. Ждали разрешения матери. Наседка вышла первой, оглянулась, убедилась в отсутствии опасности, и издала короткий звук - "разрешаю". Выводок дружно устремился за порог, на всех крыльях помчался к облюбованному участку в палисаднике. Там и травка, и прикрытие. Наседка семенила сзади, наблюдая, нет ли отставших, и в это время ее крыканье звучало строго. Открытый участок местности представлял опасность, и преодолеть его нужно быстро. Все делалось по команде, как на военных учениях, и исполнялось безоговорочно.

Девушка положила на бревно возле курятника джутовый мешок, накинула на плечи принесенный из дома плед, и раскрыла книгу. День только начинался, солнце еще не прогрело ни воздух, ни землю, и отдавал прохладой. На дворе сентябрь месяц, уже осень, со дня на день облака заволокут небо, зарядят дожди, отгородив от улицы и прогулок, и на душе станет еще тоскливей, мрачней и совсем одиноко. Настоящая затворница.

"Затворница" со вздохом отложила книгу. Олеся любила осень, и желтизну на деревьях воспринимала не как утрату ласкового и теплого лета, а как переход одной поры года в другую, причем не в самую плохую, по-своему интересную, прекрасную, насыщенную положительной аурой, богатую красками и колоритом. Надо только замечать эти перемены, воспринимать их, а не пытаться отторгнуть. Разве может огорчать гостеприимный осенний лес, чьи порывы ветра похожи на задумчивые вздыхания перед наступающими холодами, а тихий шелест дождя по густой опавшей листве похож на приветственный шепот грибникам, на душевный разговор? Лес всегда прекрасен, всегда полон мудрости и величия, даже зимой, и никак не заслуживает равнодушного отношения к себе. Даже если пожаловавший в его угодья путник пребывает далеко не в приподнятом настроении. Как сейчас Олеся, например.

Девушка невесело улыбнулась. Скажи кому, где и с кем провела медовый месяц, в какую глушь на второй день после свадьбы коварный Ковалев упрятал молодую жену, не поверят. А если поверят, то посчитают либо ненормальной, либо чокнутой. Нашел же место, самая глухомань, дай бог выбраться, неслучайно здесь перед революцией скрывался от царской охранки Фрунзе. Весь царский сыск с ног сбился, искали днями-ночами, и не нашли. Тут разве найдешь, тем более девяносто лет назад, когда дорог то не было, одни леса кругом. И еще речка. А еще луга, поля, хотя и брошенные, хотя и заросшие молодым лесом. И чудный воздух, который хочется не вдыхать, а глотать. Красиво тут все-таки. Летом ягоды, грибы… Зимой коньки, лыжи. Надо будет попросить Ковалева приехать сюда после Нового года, посмотреть, какая она зимой, эта приютившая ее деревушка. Интересно, как деревушка выглядела девяносто лет назад? Как тут люди жили, чем занимались, чем питались? Как проводили свободное время, если оно, конечно, было, как веселились-радовались, как горевали-грустили… Как свадьбы играли, какие частушки пели, какие песни тут звучали. Надо будет расспросить Татьяну Павловну, хозяйку, прикоснуться к истории села, а не зацикливаться на собственных переживаниях.

Олеся повела взглядом на подшефных, расчирикавшихся на все село, и не обращавших на надсмотрщицу никакого внимания. Улыбнулась, прикрыла мечтательно глаза, и не заметила появившейся из-за угла хозяйки. Спохватилась, когда шаги звучали совсем рядом.

- Ну вот, давно бы так, - похвалила Татьяна Павловна. - А то сидишь целыми днями хмурая как туча, вот-вот слезами пойдешь. Никуда он не денется, твой суженый, вернется, как обещал. И с тобой ничего не случится, не маленькая, чтобы слезы лить. Как тут наши выкормыши, растут?

Женщина направилась к цыплятам, выговаривая недовольно наседке:

- Нашла время, непутевая, холода на носу, а ты выводок привела. Удумала, дурочка. Не видала я, где ты пряталась с ними, где высиживала, посадила бы под ящик, быстро образумилась бы.

Наседку строгий голос не смущал, она выжидающе смотрела на ведерко в руке хозяйки. Цыплята сгрудились возле матери, тоже догадываясь о цели появления кормилицы. Зачирикали, заверещали, выхватывая друг у друга лакомство.

- Как дети, - с улыбкой подытожила Татьяна Павловна, повернулась к Олесе: - После обеда никуда не уходи, картошку в загородке копать будем. И дело доброе сделаем, и глупых мыслей поменьше будет.

- Хорошо, - "затворница" кивнула головой, улыбнулась: - Куда я уйду, Татьяна Павловна? Леса кругом, да и дороги не знаю.

Женщина глянула на квартирантку настороженно, недовольная слишком густым оттенком грусти в ее голосе, хотела выговорить за неоправданно мрачное настроение, но промолчала. В чужую душу не влезешь, да и незачем в нее влезать, незачем тревожить. Татьяне Павловне стало жаль девушку, хоть и молодая, хоть и вся жизнь впереди, и наживутся еще рядом, наглядятся друг на дружку вдоволь, и нарадуются, и надоедят еще, но все равно после свадьбы надо быть вместе. Это в прежние времена молодых сразу брали в оборот, чуть ли не из-за свадебного стола к работе подключали, а ноне молодожены другие стали, после загса в свадебное путешествие норовят уехать, да подальше чтоб, за границу куда-нибудь, чтоб на всю жизнь запомнилось. А ее квартирантка чем хуже, чем она провинилась, чтобы из-под венца ехать в такую глухомань? В свадебном платье, можно сказать. Еще как затоскуешь, еще как загрустишь.